Читаем Впереди разведка шла полностью

Томительно ползло время, а разведчики не возвращались. Я уже начал беспокойно посматривать на светящийся циферблат часов, как вдруг со стороны дороги показались три тени. Это насторожило. Подтянул к себе поближе ППШ.

Ситников и Багаев привели какого-то мужчину средних лет в длиннополом брезентовом плаще, какие носят пастухи. Он назвал себя: житель Каховки, прячется у родственников в Любимовке от угона в Германию.

Я задавал ему различные вопросы, стараясь выяснить — не подсадная ли утка попалась? Мужчина отвечал без запинки, посасывая предложенную мной трофейную сигарету. В центре села полно немцев, ходят парные патрули, в некоторых домах дежурят у окон пулеметные расчеты, но он знает дорогу к Каховке более безопасную. Поверив «пастуху» на слово, связался с подполковником Дежуровым по рации, но Багаеву приказал не спускать глаз с проводника: мол, не зевай в случае чего.

Сомнения оказались напрасными. Мы вышли к северной окраине Каховки, минуя все посты и заставы немцев. Дальше на колесах двигаться было небезопасно. В неглубоком овражке, окольцованном густым кустарником, замаскировали бронетранспортеры, оставили возле них водителей Романенко и Бондаренко, а также Игнатенко и Ракова, и впятером — я, проводник, Ситников, Багаев, Ермолаев,— обогнув луг, нырнули в узенькую извилистую улочку.

На смену моросящему дождю пришел союзник пона-дежней — туман. Его гнало со стороны Днепра.

Изредка взлетали ракеты и, прочертив в набухшем дождевыми облаками небе узорчатые следы, рассыпались фосфорной пылью.

Свернули в огороды. Вдруг донеслось несколько слов с чужой отрывистой интонацией, послышался громкий возглас:

— Вэр ист да? Ду, Клаус?*


* Кто там? Ты, Клаус? (нем.)


Рядом загорелся огонек карманного фонарика, луч скользнул по мокрой траве.

Попятившись, мы взяли вправо.

Черт возьми! Два немца стояли к нам спинами, сгорбившись, прикуривали.

Багаев смекнул сразу — надо действовать. Он ударил одного солдата пудовым кулаком по голове, второго пришлось прикончить финкой. Мой «крестник» свалился головой в мокрый куст, слышно было только, как судорожно бороздят его ноги влажную землю.

Ситников обыскал убитых, сунул документы себе за пазуху, вытянул рожки из автоматов. Оттащив трупы и засыпав их листьями, с такой же предосторожностью прошли еще метров двести. Следующая улица оказалась несколько шире, мощенная булыжником. Дальше идти было опасно: всю правую сторону мостовой забила колонна автомашин. Мимо грузовиков топали в строю гитлеровцы. Какой-то шофер случайно включил фары., и мы отчетливо увидели фигуры в мерцающих касках, спины, горбатые от ранцев... Свет погас, стало еще темнее, но топот продолжался. Навстречу идущим в строю прохаживались часовые, голготали между собой.

Проводник дернул меня за рукав:

— Где-то рядом расположено их начальство.

— Штаб?

— Не знаю, но что-то вроде этого...

Миновали один двор, второй, третий... Откровенно говоря, я уже давно запутался в лабиринте переходов и теперь полагался лишь на проводника. А тот чувствовал себя, как в собственной хате.

Наше внимание сразу же привлек двухэтажный особнячок на высоком кирпичном фундаменте: у крыльца стояли две легковые машины. Подкрались поближе. Дальше хода нет: забор во многих местах разобран, но территория обнесена проволокой. В окнах — желтый свет. Чувствовалось, что немцы ничего не опасаются, даже окна не зашторили.

Нужно подождать, вникнуть в обстановку.

Минут через двадцать из особняка вышли двое, сели в машины и укатили. Провожающий стоял на ступеньке крылечка, приложив руку к козырьку.

«Это нам на руку, — подумал я, — раз начальство уехало, будет поспокойней». 

Пришла пора действовать: кратко объяснил разведчикам что к чему, осторожно перекусили проволоку, юркнули в лаз.

Надо убрать часового. Он безмятежно прохаживался взад-вперед, стуча по брусчатке сапогами-коротышками, подбитыми стальными гвоздями, время от времени вздергивал правым плечом, поправляя сползавший ремень винтовки.

Рука потянулась к голенищу за финкой.

Немец остановился, боднул сапогом камешек, повернулся спиной. Отчетливо послышался противный запах пота, порошка от вшей, одеколона...

Удар под лопатку — и часовой беззвучно стал заваливаться на подкосившихся коленях. Я успел подхватить тяжелое тело, смягчить падение.

Ничего не звякнуло, не бряцнуло.

Труп поволокли к забору, накрыли картофельной ботвой.

Тихо поднялись на крылечко, открыли дверь, которая оказалась незапертой, прошли на веранду. Там совсем темно... Нащупали вторую дверь.

В маленькой комнате рядом с кроватью сидел телефонист, клевал носом. Ситников огрел его прикладом по голове, взял под мышки, уложил в постель и набросил шинель. Финкой перерезал провода.

Неувязка произошла в соседней комнате. Как только мы ввалились туда, стоящий к нам спиной майор резко обернулся, уставился на непрошенных гостей, зло скривил губы:

— Доннер веттер!*


* Гром и молния! (нем.)


Перейти на страницу:

Похожие книги

Женский хор
Женский хор

«Какое мне дело до женщин и их несчастий? Я создана для того, чтобы рассекать, извлекать, отрезать, зашивать. Чтобы лечить настоящие болезни, а не держать кого-то за руку» — с такой установкой прибывает в «женское» Отделение 77 интерн Джинн Этвуд. Она была лучшей студенткой на курсе и планировала занять должность хирурга в престижной больнице, но… Для начала ей придется пройти полугодовую стажировку в отделении Франца Кармы.Этот доктор руководствуется принципом «Врач — тот, кого пациент берет за руку», и высокомерие нового интерна его не слишком впечатляет. Они заключают договор: Джинн должна продержаться в «женском» отделении неделю. Неделю она будет следовать за ним как тень, чтобы научиться слушать и уважать своих пациентов. А на восьмой день примет решение — продолжать стажировку или переводиться в другую больницу.

Мартин Винклер

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное