Впереди разведка шла

Лунный свет поблек, словно его прикрыли покрывалом. Алешин уполз, растаял в темноте.

Вернулся довольно скоро. Задышал прямо в ухо:

— Везет же мне, командир, на дедов. Тот под Волновахой был глуховат, этот — на деревяшке. Говорит, в польскую кампанию укоротили. В хате у него офицер обосновался, все мерзнет, за дровами посылает... В пристройке еще несколько фрицев. А в клуне они держат пленного. Связывают на ночь. Он у них за тягловую силу служит. Так вот, этот пленный как-то деду шепнул: жди, батя, скоро наших, сообщи им, где и что здесь у немца имеется — пушки, пулеметы... Прижал деда к стенке: не дай бог проговоришься, найду под землей, будешь в аду ходить на двух деревяшках. Погорячился малость. Тот обиделся...

— Найдешь старика — извинишься. Понял?

Хочешь не хочешь, придется утюжить слякотную землю локтями-коленями. Я проверил пулеметные расчеты, подполз к автоматчикам. От них — опять к своим. Троих — Багаева, Петрова, Иващенкова — отправил на кромку посадки. Там старый окоп с хорошим обзором.

А вот и «гости» пожаловали. От огорода шли два патруля, о чем-то переговаривались. Покрутились, постояли. Один остался, другой подошел к дереву, помочился, посветил фонариком в нашу сторону. У меня заныло под ложечкой — только бы не набрел на окоп. Ребята-то вмиг его сгребут, но он нам нужен как прошлогодний снег. Еще шум поднимет.

Немец выплюнул окурок, повернулся, пошел к напарнику...

На часах — половина шестого, а ночь, кажется, и не думает отступать... Еще одна пара патрулей прошла вдоль посадки, направилась в сторону правого пулеметного расчета. Хоть бы у хлопцев не сорвались нервы с боевого взвода!

И, словно в ответ на мою мысль, прозвучала длинная очередь. Здесь уж медлить нельзя! Я выхватил из сумки ракетницу — красная дуга прочертила небо. Теперь — вперед!

Разведчики и автоматчики бросились огородами к хатам. Во дворы полетели шестисотграммовые «феньки». Разлет осколков у них — двести метров.

Все вокруг вздыбилось от ураганного огня. Автоматные очереди крошили оконные стекла, буравили двери. Гитлеровцы, те, кто успел выскочить из своих лежбищ, то сбивались в кучу, то рассыпались по улочкам, петляли вдоль заборов, прятались в канавах... Кое-кто пытался отстреливаться, но на рожон не лез.

В одном дворе полыхнуло — видимо, зажигательная пуля угодила в бочку с бензином. Огонь перебросился на рядом стоявшую бортовую машину. Горела она с треском — пламя гудело, как в печи. Эта подсветка нам только на руку: очереди стали прицельней.

Как я и предполагал, гитлеровцы сломя голову бросились на спасительный бугор — его очертания уже хорошо просматривались на фоне рассветных сумерек. Но густые очереди «станкачей» так и не позволили ни одному фашисту перевалить за бугор...

Пора было выходить на связь. Радист, прикрывшись плащом, колдовал над рацией, затем, словно почувствовав мой взгляд, съежился, растерянно произнес:

— Товарищ младший лейтенант, молчит, окаянная...

Я лишь махнул рукой... Хмыкнул и Алешин, нажал на защелку, выбросил пустой рожок из трофейного автомата.

— Связь ушла в грязь...

За лесопосадкой с интервалами взвились зеленые ракеты — одна, вторая, третья. Я прикинул расстояние — километров пять. «Это же наши!» — чуть не задохнулся от нахлынувшего восторга.

А бойцы отряда продолжали «выкуривать» гитлеровцев из сараев, ям, погребов. Привели первых пленных. Вид у них был довольно жалкий. Кто в чем: в мундирах, подштанниках, без сапог...

Нашли и пленного красноармейца. Он выглядел не лучше — в армейских галифе, ботинках на босу ногу, немецком френче... Смотрел-смотрел на меня, да как бросится вдруг в ноги...

— Товарищ младший лейтенант... это же я, Меркулов... Из взвода Григорьева.

Я поставил на ноги бедолагу, а он размазывает кулаком слезы.

— Успокойся, объясни все толком.

— Когда переправлялись через Днепр, меня контузило, прибило к берегу. Немцы и подобрали. Лучше бы сразу убили, гады! Офицер поиграл пистолетом, что-то рявкнул своим... Те стали хохотать. А потом заставили

таскать минометную плиту. Били, пищу бросали на землю, как собаке...

Автоматчики привели еще троих солдат и обер-лейтенанта. Высокий, костистый, оборванный погон болтается на нитке, на ногах — солдатские сапоги. Весь в грязи — как черт.

— Это он — он, паразит! — бросился к офицеру наш «пленный» и схватил его за грудки. Еле оторвали...

Я отошел в сторону, где лежали на плащ-палатках наши раненые. Старшина из автоматчиков неумело рвал индивидуальные пакеты...

И вдруг за спиной — длиннющая очередь. Пленные офицер и три солдата упали, распластавшись на утоптанном болоте... Кто стрелял?!

Алешин стоял над убитыми, держа за ствол автомат. Его всего сотрясала частая дрожь, в уголках рта запеклась пена.

— Дурак! Брось автомат...

Он швырнул «шмайсер» на трупы, пошел какой-то деревянной походкой, понурив голову.

Тут приковылял дед, стал обнимать своих «ослобонителей».

— Алешин! — крикнул я вслед разведчику.— За самоуправство понесешь наказание, а перед стариком все-таки извинись...

Вскоре прикатил на помятом «виллисе» капитан Козлов. Я приложил руку к кубанке, доложил: