Впереди веков. Микеланджело

– Слушай, Микеле, ведь это же что-то невероятное… Он громит самого папу и приписывает ему, наместнику Христа на земле, грехи, и он, как приехал сюда, не явился к нашему Лоренцо, к которому приходят на поклон все самые важные кардиналы…

А кругом плакали… Этот отец Джироламо так стращал адом за грехи: лень, суетность, наряды, роскошь одежды, украшения домов, улиц – и звал к бедности и нищете Христова братства…

Выходя из церкви, потрясённый Микеланджело среди толпы простых, бедно одетых граждан, ремесленников и слуг видел и нарядных женщин, мужчин, видел и учёных. Заметил и Полициано.

В этот день, во время беседы с ним, Полициано был задумчив и всё вздыхал, хотя и продолжал свой рассказ о древних философах. Говорил он тихо и особенно грустным тоном, который как нельзя более гармонировал с темой. Он рассказывал о конце жизни Сократа:

– Его осудили на смерть, потому что он смело и прямо возвещал противное тому, что говорили жрецы. Платон, его ученик, был во время суда и пробовал сказать речь в его защиту; позже он уговаривал учителя взять от него деньги, чтобы подкупить судей и изменить приговор. Но Сократ не согласился на подкуп. Он принял смерть спокойно, выпив чашу с ядом цикуты, и до последнего вздоха говорил с учениками, как будто ничего не случилось…

Полициано замолчал, поникнув головою… Луч уходящего солнца осветил это лицо, и оно показалось Микеланджело очень бледным… Долго молчали оба, углубившись в размышления… Вдруг Микеланджело спросил, в первый раз сказав философу «учитель»:

– Учитель, а фра Джироламо… ведь он тоже говорит не то, что принято у нас и что говорят в церквах проповедники.

Полициано вскочил и замахал руками:

– Молчи, мальчик, молчи! Это тоже роковой ход истории, и в этом ещё надо разобраться… Молчи!

* * *

Лоренцо Медичи был поражён поведением приехавшего во Флоренцию нового настоятеля монастыря Святого Марка фра Джироламо Савонаролы. Он не только не явился, как следовало ожидать, на поклон к нему, правителю Флоренции, но даже роздал нищим подарки, присланные ему из виллы Кареджи от всесильного вельможи, старавшегося расположить к себе блестящего проповедника.

Тогда Лоренцо решил отправиться к нему первый. Он поехал в монастырь к обедне, а отстояв её, прошёл в монастырский сад. Его заметил в аллее один из братии и сейчас же побежал к настоятелю с докладом. Запыхавшись, монах подобострастно сообщил:

– Отец настоятель… падре… ох… к нам прибыл сам светлейший… Он изволит теперь прохаживаться в саду…

– Так пускай себе прогуливается, сколько ему будет надо, не мешайте человеку углубиться в размышления о своих грехах, – спокойно отвечал Савонарола.

И он перевернул страницу книги, которую читал.

Так и пришлось Лоренцо уехать восвояси, не повидавшись с проповедником. А потом ему передали, как с амвона он грозил проклятием тиранам, роскошествующим за счёт бедняков и предающимся праздности и изысканным наслаждениям. Он открыто говорил о смертном грехе окружать себя предметами суетности, называемыми произведениями искусства: живописью и ваянием, всё это должно быть сожжено на костре покаяния.

Было ясно, что ни власть, ни богатство не покорят железного Савонаролу, что во Флоренцию явился сильный и непримиримый враг. Но Лоренцо был упрям; его самолюбие требовало покорности непокорного. Ведь сейчас народ слушает Савонаролу, как пророка; в народе брожение, и кто знает, что из этого выйдет… Закрыть ему рот силою – это может вызвать ещё большее возмущение, а склони фанатика на свою сторону, сделай хоть так, чтобы он перестал осуждать его, Лоренцо Медичи, – и Флоренция обретёт покой и будет кричать, видя блестящие огни на вилле Кареджи и ожидая праздничного угощения: «Да здравствует наш славный правитель Лоренцо Великолепный!»

Что делать? Но что-то надо предпринять… И он решил сделать попытку обуздать опасного оратора: послать к нему депутацию из представителей знатнейших старинных флорентинских фамилий. Аристократы должны были просить Савонаролу быть сдержанным в своих проповедях.

Вельможи явились в назначенный день к воротам монастыря, испуганные, робкие и покорные, тщательно обдумав речь, которую должен произнести выборный из их среды.

Проповедник сурово встретил на пороге своей кельи униженно кланяющихся, заискивающих аристократов, отдёрнул руку, которую они собирались поцеловать, и заговорил резко, что для исповеди есть церковь, как и для поучений, и он занят… Они ушли ни с чем…

* * *