Впереди веков. Микеланджело

Невозможное нельзя выполнить, а Микеланджело не мог не рисовать, да, пожалуй, не мог и не опаздывать в школу. Латынь он кое-как одолевал, а вот прийти в школу вовремя было нелегко, хотя ноги у него были резвые и, засмотревшись на что-нибудь дорогой, он бежал потом сломя голову. Невозможно было удержаться и не засмотреться.

Ходить в школу одною дорогой очень скучно. Идёшь и знаешь каждый камешек, каждую выбоину в стене. И Микеланджело придумывал чуть ли не каждый день дорогу в обход. Зато сколько он видел примечательного! Его память наполнялась образами. Чего-чего только нет: и люди, и звери, и птицы. А в первую свободную минуту он со страстью бросался рисовать. И живые модели служили мальчику для рисунков на камне, на заборе, на старой доске, и могучие изваяния из мрамора и бронзы, и роспись красками где-нибудь на стене церкви или монастыря. А Флоренция была вся как собрание редкостных изваяний и картин и замечательных зданий. Где тут утерпеть?

И хотя Микеланджело по-прежнему частенько опаздывал в школу, но зато по другим поводам мессэру Франческо не приходилось пробовать на нём гибкость своей трости. Мальчик больше не рисовал карикатур на достопочтенного мессэра. И латынь он старался учить мало-мальски сносно.

Но одно утро перевернуло вверх дном все благие намерения Микеланджело. Идя в школу, он остановился у реки, неподалёку от моста, и загляделся на нишу в стене, из которой выглядывала мраморная статуя. Подняв голову, Микеланджело увидел незнакомого юношу лет восемнадцати, в куртке, перепачканного красками, с руками, засунутыми в карманы коротких, до колен, штанов.

– Загляделся? – спросил юноша, широко улыбаясь.

Микеланджело молчал.

В глазах незнакомца запрыгали лукавые огоньки.

– А пожалуй, тебе хотелось бы тоже помалевать красками или постучать молотком по резцу, делая из камня вот такие статуи, а? Я вот всегда вижу, как это делается, и сам кое-что в этом смыслю…

– А то не хотелось бы? – угрюмо пробурчал Микеланджело.

– Ты каркаешь славно, как ворон… – расхохотался юноша. – Я вижу, ты часто глазеешь по сторонам, идя в школу, и глазеешь не на сласти на лотках, как другие мальчишки, а на фрески или статуи. Ты знаешь, что это за штука – фреска?

– Нет, – опять буркнул Микеланджело.

– А это роспись на стене. Не картина, а прямо красками по сырой ещё штукатурке… – с удовольствием объяснил незнакомец. – Но ты смотришь на статую как зачарованный… Сколько раз я окликал тебя, а ты и не пошевелился…

И он опять засмеялся. Микеланджело молчал.

– Таскать сумку и твердить что-то под страхом хорошей взбучки от учителя – слуга покорный… нельзя тебе позавидовать… То ли дело работать в мастерской художника, как я, помогать мастеру растирать краски, да ещё когда-нибудь и самому у него что-нибудь написать в его картине или же учиться лепить из глины, чтобы потом научиться высекать из мрамора чудесные фигуры!

Он говорил уверенно и упоминал о таких вещах, о которых Микеланджело не имел никакого понятия, как, например, о стеке – продолговатой лопаточке, которой работают скульпторы над глиняными моделями, чтобы потом сделать мраморную или бронзовую статую. Счастливец! И с каким гордым превосходством смотрит этот весёлый ученик художника на хмурого ученика мессэра Франческо, с проклятием таскающего свою сумку ежедневно в школу, чтобы снова и снова выслушивать угрозы оставить без обеда, выдрать, пожаловаться отцу, выгнать из школы… и это злополучное «финис!», за которым следует наказание!

Он тихо, машинально пробормотал:

– Вот то, что мне нужно…

И с внезапной завистью взглянул на юношу, у которого светлые кудряшки точно прыгали вокруг задорного лица.

– Ну понятно, это нужно всякому, у кого есть понятие о нашем деле! Только не всякий в нём одинаково успевает. Один, смотришь, уже скоро становится на подмалёвку фона, а другой и краску растереть не умеет… То же и с мрамором: один сразу разбирает, какой мрамор на что годится, а другой и булыжник с мостовой готов положить под резец.

У мастеров-художников – резец.

Микеланджело видел до сих пор только молот и кирку в горах, в посёлке Сеттиньяно, но он хорошо знал, что один сорт мрамора идёт для статуй, другой – для украшения палаццо или храмов.

А юноша продолжал с гордостью и с каким-то неудержимым порывом:

– Я ученик знаменитого мастера Доменико Гирландайо. Меня зовут Франческо Граначчи – недурное имя и, уж верно, в будущем такое же знаменитое, как и имя моего учителя.

Микеланджело посмотрел на Граначчи с невольным почтением и просто сказал:

– А меня зовут Микеланджело Буонарроти. Наша семья не так давно во Флоренции, верно, оттого я не слышал о знаменитом мессэре Гирландайо. Но мне очень бы хотелось посмотреть, как делают картины и статуи, и я был бы тебе очень благодарен, если бы ты как-нибудь показал мне, что там у вас, в мастерской твоего хозяина.

Граначчи, казалось, был польщён.

– Хорошо, – отозвался он с покровительственным видом, – я спрошу позволения у мастера, и когда ты в другой раз пойдёшь из школы, то заверни на всякий случай к нам.

* * *