Впервые в Библии

Я уже сказал выше, что сам выбор декларативного имени Менаше показывает, что Иосиф, несмотря на свое желание, не забыл отцовский дом. И действительно, спустя несколько лет, снова встретившись с братьями, он ощутил такой напор чувств, которого не мог себе представить раньше и которого не сумел сдержать во время самой встречи. Об этом красноречиво говорят его рыдания и первый заданный им после признания вопрос: «Я Иосиф, жив ли еще отец мой?» К счастью для братьев, его захлестнула не ненависть, а жалость, и первым его побуждением было не отомстить за все, а, напротив, все простить.

Их первая встреча произошла, когда братья в голодный год пришли в Египет, чтобы разжиться здесь продовольствием. Она началась с того, что Иосиф своих братьев узнал, а они его — нет. Это не удивительно и вполне логично. Он мог ожидать их прихода в Египет, а они никак не могли представить себе его в роли заместителя египетского фараона. Братья не могли признать его в этом чужом и роскошном египетском вельможе, тогда как они сами были во все тех же памятных и хорошо ему знакомых одеждах. Но главное заключалось в том, что Иосиф стал новым человеком и изменился до неузнаваемости, в то время как они остались теми же, чем были раньше.

Иосиф не открылся братьям немедленно. Вначале он обвинил их в шпионаже, велел оставить одного из них — Симеона, самого грубого и жестокого, — в качестве заложника, а остальным приказал пойти и вернуться к нему с Вениамином, его единоутробным братом. Когда он услышал, что они говорят друг другу: «точно мы наказываемся за грех против брата нашего […] за то и постигло нас горе сие» (Быт. 42, 21), — он выбежал в другую комнату, чтобы там разрыдаться без свидетелей.

Когда они вернулись с Вениамином, Иосиф спрятал в его мешке дорогую чашу и обвинил в краже, чтобы оставить его в Египте. Можно квалифицировать такое поведение как месть и издевательство. Но если бы Иосиф просто хотел поизмываться над братьями и воздать им по заслугам, он мог придумать куда более страшные наказания, и я уже перечислял выше эти возможности. И в любом случае то, что он с ними сделал, даже не приближается по своей жестокости к тому, что они сделали с ним и с их отцом.

Поэтому его действия нужно понимать иначе — не как месть, а как испытание. Иосиф хотел проверить своих братьев до того, как открыться им. Изменились ли они, как изменился он? Забыли или, как он, не смогли забыть? И тот страшный поступок, который они совершили, — оставил ли он на них отпечаток? И как это отразилось на других членах семьи?

Чтобы выяснить все это, он создал ситуацию, в которой братьям придется лишиться одного из них (Симеона), ситуацию, напоминающую тот ужасный день, когда они продали его самого измаильтянам. Их слова — а они не знали, что он понимает их язык, — показали ему, что и они не забыли тот день и что с тех пор в их душе угнездились страх и чувство вины. Тогда он потребовал оставить в его руках Вениамина, чтобы понять, питают ли они и ко второму сыну Рахили ту же ненависть, что питали к нему.

Но Иосиф хотел испытать и себя. Проверить и понять, хочет ли он признаться братьям, отомстить им или отправить их своей дорогой и на этом покончить. Не сумев сдержать первых рыданий, он понял, что, несмотря на данное им сыну имя Менаше, ничто не забыто. Его второй плач, при виде Вениамина, проделал трещину в броне, которой он себя окружил. А после речи Иуды, который описал их семью так, как описывают чужому человеку, и пытался объяснить ему, почему они не могут оставить Вениамина в его руках, чувства Иосифа достигли апогея и он больше не мог сдержаться. Он зарыдал в их присутствии и сказал: «Я Иосиф». И сразу же за этим спросил: «Жив ли еще отец мой?» (Быт. 45, 3).

Снова, как в тот день, когда с него сорвали рубашку, он стоит перед ними обнаженный. Но на этот раз он открылся по собственному желанию, а не раздет их руками. Не по внешней необходимости и не насильственно, но сам, изнутри и по собственному желанию. И не в роли слабого, но с позиции силы. Не только силы подчиненных ему огромных армий египетского царства, но и внутренней силы человека, который боролся и одолел, — так же, как некогда его отец, как Иаков.