ВПЗР: Великие писатели Земли Русской

– Ну, это я знал. В марте 1963 года, накануне десятилетия со дня смерти Сталина, какие-то люди позвонили моему другу Васе Аксёнову и сказали, что на Красной площади будет митинг по случаю такого юбилея. И вот мы, Васины друзья в количестве девяти человек, поперлись на Красную площадь. А там никакого митинга. Но народ толпится. Мы стоим, а какие-то люди ходят и фотографируют нас прямо в упор. Мы посмотрели на смену караула у Мавзолея в 18.00 и отправились в ГУМ; среди нас была одна латвийская поэтесса, она хотела дочке что-то купить. Когда мы подошли к ГУМу, нас окружили подтянутые молодые люди и попросили пройти в отделение милиции. Там нас держали до одиннадцати вечера, а потом отвезли на улицу Горького, в дом напротив «Арагви», где сейчас книжный. На самом верхнем этаже там большой зал, где нас, задержанных, собралось человек сорок. Еще подержали и стали вызывать по одному. Меня – последнего. Сидит человек явно комсомольского типа и говорит: «Вы стали жертвой провокации, от которой мы решили вас оградить. Возможно, это была ошибка, что мы вас задержали, но это была, – сказал он, – святая ошибка!» Месяца через два после этого одна знакомая, у которой был роман с полковником ГБ, передала мне, что я теперь невыездной.

– А куда в те времена ездили?

– Никуда.

– А, то есть вы никуда не ездили, не ездили, и вдруг стали невыездным.

– Ну не совсем уж невыездным. Я ездил в Болгарию – в Габрово, на юморины. И еще Борис Николаевич Полевой, главный редактор журнала «Юность», пробил мне командировку в сражающийся Вьетнам.

– И вы что, оттуда юморески слали?

– Какие юморески? Я был корреспондентом «Юности».

– А, понятно, вы обличали американскую военщину. Мы, кстати, ту войну тоже не поддержали – так же как позже и вторжение в Ирак.

– Я должен был смотреть там, что происходит. Мы же были в контрах с Китаем, а Вьетнам был весь под китайским влиянием. Там считалось, что в Советском Союзе ревизионизм. Советский посол там сказал нам: «Мы в осаде, ничего не видим. Нас никуда не допускают». А со мной из Москвы приплыл переводчик Марк Ткачев, который, поскольку переводил в свое время стихи Хо Ши Мина, был очень во Вьетнаме известен. Воспользовавшись этим, мы в Ханое пришли к секретарю по идеологии, и тот нам дал машину, охрану и велел нас пускать всюду. Мы ездили по стране два месяца. Я написал очерк. И еще, как договаривались, отчет в ЦК.

– Все-таки склонили вас к сотрудничеству.

– Отчет там не понравился. Я написал про то, что видел, а не что они хотели прочитать. Естественно, после этого отчета мой невыезд пролонгировался. И вот после всего чекисты меня спрашивают: «Почему вы за границей не бываете?» – «Это вы меня спрашиваете?» – «Ну как, вы же писатель, вы обязаны впитывать новые впечатления…» – «Да я с удовольствием!» – «Хотите поехать во Францию?» – «Ну!» – «Там у вас есть друзья среди эмигрантов, нам интересны их мнения…»

– Типа Париж стоит мессы или таки нет?

– Я им говорю: «Вы знаете, вряд ли я смогу вам быть полезным. Потому что я человек спокойный, не люблю никого расспрашивать. А то, о чем я буду там с людьми разговаривать, – это частные вопросы. Но что я вам могу обещать: если я что узнаю о заговоре против советской власти, немедленно вам позвоню».

– Я, кстати, тоже чекистам, которые склоняли к сотрудничеству, тогда говорил: узнаю что о подготовке нового взрыва в метро (помните, в восьмидесятом каком-то году был взрыв, дашнаки провели теракт?) – сообщу… А больше ничего.

– В общем, я отказался. Не то что я был такой бесстрашный, я понимал, что это плохо может для меня кончиться. Но я перехитрил их и ушел без последствий. Но некоторые люди, чтоб им не было плохо, соглашались и шли на это. Я знал таких…

Возвращаясь к описанию той вербовки. Чекист сделал паузу и сказал: «Этого разговора не было. Увидимся в ЦДЛ – мы незнакомы». Я его потом часто видел в писательском ресторане, он же отвечал за литературу. А через год прихожу в ЦДЛ, и один мой приятель зовет меня за свой стол, где среди прочих сидит «мой» чекист, и говорит: «Смотри, это мой друг, вот такой парень!» И мы официально познакомились: Аркадий, Володя, очень приятно.

Вот такую книгу я пишу… Она мемуарного плана. Там будет о встречах с людьми, которые меня поразили и повлияли на меня: Светлов, Смеляков, Винокуров, Райкин, – я долго могу перечислять. Тот же Борис Николаевич Полевой, название его «Повести о настоящем человеке» вполне применимо к нему самому. Несмотря на то что он был знаменем советской литературы, он был очень порядочный человек, и я ему многим обязан.

– А вот сравните времена те и эти.

– Конечно, с точки зрения формальной сравнивать пока очень трудно. Тогда действительно имела место магия страха, которая оказывала сильное влияние на людей. Сегодня нет такого жуткого общего страха и давления, нет страшного слова «партия». Но цензура – есть. Просто тогда она была откровенная, а теперь более скрытая…

– Рояль в кустах. Я думал, это народное выражение или кого-то типа Грибоедова или Гоголя. А оказывается, это ваша фраза!