Врачебная тайна

Покинув каптерку, я столкнулся носом к носу с широкоплечим парубком моего роста, белолицым, имеющим крупный нос с чересчур узкими ноздрями-щелочками. Заговорил, — показалось, у него насморк. Ему, вероятно, закосить гайморит было бы легче, чем мне. Догадался — передо мной староста Латусь. Почему-то сразу понял, товарищами мы с ним не станем, и не только на вкус и цвет. То, что на нем пижама коричневая, а на мне синяя — ничего не значит, держался высокомерно. Словно фамилия его имела такое генеалогическое древо — на козе не подъедешь. Не будем уточнять, какой.

— Переоделись? — спросил Латусь скорее Авинзона, нежели меня. — Это хорошо.

— Да. Плохо, если в морге тебя переоденут, — согласился я. Латусь хмыкнул, покосившись на меня, и пригласил:

— Пойдем, отведу тебя в нашу, вторую, палату. В первой ссыкуны лежат, дизурики. А в третьей — десантура. Будешь себя плохо вести — подселю к нему.

Я догадался, что Десантура — это один человек, а не целая комната парашютистов. В этот момент дверь комнаты как раз отворилась, и показалась голова. Не знаю, могла ли эта голова разбить о себя бутылку, а рукой — кирпич, но лицо у нее точно было кирпичом. Голова была в халате. Из-под халата торчали волосатые ноги с крупными икрами.

— Новенький? — спросила голова.

— Новенький, — подтвердил Латусь. Голова исчезла.

— Это он и есть? — догадался я.

— Он, — подтвердил Латусь.

Не сказать, чтобы я все детство бегал по деревне в красной рубахе и на корриде, тем более, не бывал, но быки мне все равно не нравились. Особенно на двух ногах. Десантура не вызвал у меня симпатии.

Латусь открыл дверь в конце коридора, я увидел ряды двухъярусных, как у нас в учебке, кроватей, разделенных проходом, слева — окна, и в торце одно. Пол был, слава богу, крашеный, значит, натирать не требуется. Мастурбацией я бросил заниматься еще в подростковом возрасте, так толком и не начав. А были у нас во дворе настоящие энтузиасты этого дела!

Латусь подвел меня к окну в торце и, указав на нижнюю кровать, сказал:

— Твоя.

В поезде я больше любил спать на верхней полке, но здесь и нижняя койка, подумал, — ничего, поскольку я все же во второй, а не в первой палате.

Староста вернулся ко входу и прилег с книжкой на свою кровать. Проводив его взглядом, я подумал, что слово «староста» не люблю с тех пор, как посмотрел первый фильм о партизанах в годы Великой Отечественной войны. Даже то, что староста нашего класса, Лена Тихвина, была первой красавицей, не изменило положения, тем более что она довольно быстро переквалифицировалась в комсорги класса, затем — школы. Интересно было бы узнать, где она теперь, кем, главное — с кем?..

В палате, кроме Латуся, мной замечены были еще двое. Один — худосочный сифилитик, жертва собственных проводов, как я узнал позже. Оприходовал деваху, о которой до сих пор вспоминал с упоением: «Задница у нее — во! Такой станок, прикинь!» «Станок», очевидно, оказался бракованным…

Другой — кудрявый здоровяк, отдыхающий на втором ярусе в углу. Выдержав паузу для солидности, он спросил меня:

— Откуда ты, братан?

— Из учебки связи, — был мой ответ.

— Родом откуда?

— А! Из Горького.

— О! Зема почти! Я — из Мурома. Илья. Илья Муромец, короче.

— А я — вещий Олег, — пошутил я.

— Нормальная компания, — оценил Муромец. — Табачком не богат?

— Имеется. Пойдем, подымим.

Муромец живо спрыгнул с кровати:

— Уши опухли без курева.

— Знакомое состояние, — посочувствовал я. — Отоларинголог здесь не поможет.

Когда мы с Ильей проходили мимо старосты, я гостеприимно протянул ему раскрытую пачку:

— У?

— Курить вредно, — отрезал Латусь.

— Выпить у меня нечего, — извинился я.

Увидав в моих руках «Столичные», Илья обрадовался:

— О! Мне хороших еще полгода не видать, — сказал.

— Дедушка Советской армии? — спросил я с уважением.

— Да, подходит срок. Решил вот отдохнуть немного перед дембелем.

Мы вышли на улицу. Мимо дефилировала пара медсестричек — обыкновенные девушки, ничего особенного, но с голодных глаз в каждой виделась изюминка. Говорят, солдатикам подсыпают бром в еду, чтобы о девушках не думали, но у нас в учебке, видно, и на броме экономили, поэтому я вполне разделил цоканье языком Ильи Муромца. Ему, здоровяку, видимо, требовалась богатырская доза, или может, за время службы иммунитет выработался, и химия больше не брала.

— Как тут житуха вообще? — спросил я.

— Скука, — пожаловался Муромец. — Работать мне по сроку службы не положено, книжки читать надоело, думаю уже в часть возвращаться. Отоспался, отъелся, даже растолстел. — Он похлопал себя по животу. А то в части было загоняли совсем. Туда поезжай, сюда поезжай!.. Да еще командир мой, зам по тылу, разведенный, ходок тот еще! Все на бл…ки по ночам гонял. Я же водила… Ты, как я понял, в учебке курсантом?

— Да, только призвался, летом, спецнабором, после вуза.

— Институт окончил?

— Политех… Только осматриваюсь, как да что. Замечаю, некоторые и в армии умудряются жизнь наладить: в городок дорожку протаптывают, бухалово знают, где взять, девочек веселых находят…