Врачебные связи

– Ну да, он так тебя и описал: говорит, глазищи татарские, раскосые, и волосы как пепел, – закивала она, с интересом меня разглядывая. Под этим взглядом я поежилась: еще никогда меня не рассматривали так пристально. – Поступила ты, Саянова, во как!

– Как – поступила? – пролепетала я. – В списках…

– Твою фамилию внесли в последний момент, – перебила секретарша. – Евгений Яковлевич сказал, что ему нужен хотя бы один подающий надежды студент, иначе работать просто не с кем!

Позднее я выяснила, что таинственный Евгений Яковлевич как раз и принимал у меня экзамен по химии и именно благодаря его восторженным рекомендациям я попала в институт.

На первом курсе я оказалась в одной группе с Пашей Гавриловым, сыном академика Олега Гаврилова, лауреата всевозможных премий и автора научных трудов по акушерству и гинекологии. Мать Павла также была врачом, таким образом, он являлся потомственным медиком, которому заранее обеспечено большое и светлое будущее. До сих пор не знаю, была ли я влюблена в Пашку, или меня заворожила аура благополучия, парящая над его головой, – в любом случае, я «залетела» в конце второго курса. Родители незадачливого любовника пришли в ужас: как, девочка-лимитчица, ни кола, ни двора… Мамаша, Антонина Сергеевна, лично прискакала ко мне в общагу, и у нас состоялся разговор в духе сценки из фильма «Москва слезам не верит». Она настаивала на аборте, я категорически отказалась, но пообещала, что никаких «притязаний» на ее сына иметь не буду. Трусливое поведение Павла здорово поколебало ореол святости, который раньше я ему ошибочно приписывала, поэтому легко дала это обещание. Его мать, правда, оказалась намного порядочнее и, поняв, что аборт я делать действительно не собираюсь, помогла найти хорошего гинеколога для наблюдения за беременностью. Интересно, что по мере роста моего живота мы с Пашкой совершенно перестали общаться, тогда как Антонина Сергеевна, напротив, позванивала, интересуясь моим самочувствием. Думаю, ее подкупил тот факт, что я, как сумасшедшая, продолжала вгрызаться в учебу несмотря на свое состояние. Так продолжалось до самых родов – увезли меня прямо из института, но только после того, как я на «отлично» сдала экзамен. Подозреваю, «отлично» мне залепили со страху – вдруг рожу прямо в аудитории? Из роддома меня встречали подруги и… Антонина Сергеевна с огромным букетом и вышитым голубеньким одеяльцем для внука!

…За окном затормозила машина. Я сразу поняла, что приехал Влад, – всегда с легкостью узнаю звук его машины. Ну, точнее, не сам звук, а то, как он подъезжает к парадной, постепенно сбавляя скорость, глушит двигатель, через сколько секунд выходит из авто, аккуратно прикрыв дверь. Так как живу я на втором этаже, то слышу такие вещи. Выглянув из окна, я увидела, что не ошиблась, и уселась обратно – у Влада свой ключ.

В этой огромной квартире мы обитаем вместе с младшенькой. Комнат всего три, но зато – сто восемьдесят квадратных метров! И все это она заработала сама с небольшой моей помощью от продажи «двушки» в сталинском доме. Дашутка – адвокат по уголовным делам – удивительное исключение среди моего потомства, как и я, предпочитавшего карьеру в медицине.

Поворот ключа в замке и громкий лай Бони возвестили о том, что Владик дома.

– Мам?

– Я тут.

Входит и внимательно смотрит на меня, будто видит впервые или после долгого отсутствия.

– Что-то ты зачастил, – говорю вроде как недовольно.

На самом деле я всегда рада его видеть, но в последнее время Влад заходит чуть ли не каждый день – волнуется, как бы я на пороге юбилея не выскочила из окошка, наверное. Если вдуматься, дурацкая идея: второй этаж, в худшем случае ноги переломаю.

Подходит и обнимает меня. Наши глаза встречаются. Какой же он красивый, мой сын: высоченный (сто девяносто), подтянутый, темноволосый – весь в Пашку Гаврилова, тот тоже красавцем был. Хотя почему – был? Слава богу, жив-здоров, доктор наук, академик, как папаша. С сыном у него отношения ровно-спокойные. До окончания школы Влад общался только с бабушкой, но потом Павел внезапно возник в его жизни. Я считаю, это потому, что у него в семье лишь дочки, хотя могу и ошибаться, ведь люди меняются. Однако Влад ничего не забыл, поэтому особой теплоты в отношениях отца и сына нет. Глаза у него мои, чуть раскосые. Не знаю, откуда взялся этот «монгольский» разрез – при моих-то светлых волосах и бледной коже, хотя догадываюсь, что татаро-монголы тут ни при чем: мама как-то обмолвилась, что папин дедушка был с Ямала.

– О чем размышляем? – поинтересовался сын, целуя меня в мочку уха.

– О пластической операции.

– Что-о?!

Надо было видеть, как вытянулось его лицо при этих словах.

– Ты серьезно? – добавил он после паузы.

– Абсолютно. Смотри, вот тут… и вот здесь.

– Ма, ты с ума сошла – кто тебе подал такую нелепую идею?

– Вот это самое зеркало, – ткнула я пальцем в трехстворчатого «советника». – А чего ты, собственно, так переживаешь? Оксана все сделает, она ведь пластический хирург!