Концепция хирургии как специальности, по сути, являлась ключевым фактором, который стал основой для медицинских достижений второй половины девятнадцатого века. С развитием обезболивания, появлением микробной теории, признанием клеточного строения тканей и внедрением современной фармакологии древнее искусство целительства трансформировалось в нечто совершенно новое. Каждая из перечисленных отраслей медицины предъявляла настолько высокие требования к компетентности исследователей, что для большей эффективности потребовалось объединение их усилий. С годами все больше и больше выдающихся врачей того периода начали проводить свои изыскания в специализированных лабораториях и клиниках, фокусируясь на все более узких задачах. Самыми великими клиницистами становились те, кто лучше всех умел пользоваться инструментами, созданными учеными в лабораториях для разрешения проблем их пациентов, а самыми успешными исследователями – те, кто хорошо разбирался в болезнях, которые вызывали особые трудности у их коллег.
Открытие (точнее, изобретение) общего наркоза для использования его в хирургии было первым из четырех великих достижений в процессе трансформации. В отличие от остальных трех, для понимания ее сути не требовалось никакого нового видения, а для широкого ее использования не возникало необходимости в дополнительных помещениях и оборудовании. Человечество веками нуждалось в обезболивании, так что встретило решение этой проблемы с предсказуемым восторгом. Появление анестезии стало шагом вперед, который давно назрел. Фундамент был заложен несколькими десятилетиями ранее, и если открытие и вызвало какое-либо удивление, оно скорее было связано с рядом интуитивных прозрений, торговых сделок и хитросплетением интриг, чем с кропотливыми усилиями ученых.
Открытие наркоза было результатом аберрации в истории врачевания. В начале девятнадцатого века доктора были в отчаянии, не имея способов предотвратить смерть пациентов от болевого шока во время хирургического вмешательства, но они каким-то образом не замечали, точнее, не ощущали запаха погружающего в сон вещества, которое находилось под самым их носом. Вплоть до середины столетия ни один из прошедших достойную подготовку врачей не предпринял ни одного серьезного шага в направлении безболезненной хирургии. Самые квалифицированные специалисты не видели способов решения этой проблемы. В конечном счете, чтобы добыть сокровище, пролежавшее так долго под ногами медиков, потребовались скорее находчивость и интуиция, чем исследования и гипотезы. Обычная эволюционная машина открытий сломалась, и ее пришлось отремонтировать горстке профессиональных ремесленников, причем почти всех из них можно назвать предприимчивыми мастеровыми, но никак не учеными.
Еще вчера общего наркоза не существовало, и уже на следующее утро она обещала спасение всему цивилизованному миру. Ее появление было похоже на божий промысел, но его мессия Мортон не был святым. Как только новость о безболезненной операции распространилась среди нетерпеливых страждущих, он начал работать над закреплением своего приоритета и права считаться своего рода созидающим архангелом. Но стоило подняться шуму вокруг анестезии, появились, по крайней мере, еще четыре претендента на пальму первенства или, как минимум, на часть награды.
Отдельные историки расходятся в своих оценках заслуг различных участников этой саги. Но ни один из тех, кому вообще известен этот самый драматичный эпизод повести медицинского прогресса, не может осознать неоспоримую истину, которая обрела особую ясность в то октябрьское утро 1846 года. Ни одно научное событие не приводило к такому ускорению дальнейшего развития искусства врачевания. Открытие метода обезболивания не встретило никакого скептицизма, в отличие от работ Везалия, Гарвея или Лаэннека. Его сопровождало только счастливое облегчение, что муки прошлых лет остались навсегда позади.
Но задолго до Мортона и связанных с рождением анестезии событий, которые в конечном итоге окажутся весьма трагическими, были тайна, романтика и завораживающая прелесть литературы. С тех пор как осознание впервые вспыхнуло в медленно пробуждающемся разуме человека, он, похоже, всегда искал пути побега от него в состояние первобытной безболезненной бессознательности или в мир фантазии, более приветливой, чем зачастую мрачные реалии повседневной жизни. Шла ли речь о себе или о других, человечество всегда было очаровано ощущением забытья.
Чтобы рассказать о самых ранних из известных нам попыток погружения в сон, я опишу события, которые могут показаться замысловатой смесью фантастики и реальности, вымысла и фактов. Тем не менее основная нить истории и большинство деталей имеют прочную основу: существовали снадобья с особыми свойствами; и если даже они не вполне отвечали предъявляемым к ним требованиям, они и их апологеты оставили нам множество бесценных зарисовок заигрывания с бесчувственностью и миром видений, где историограф и поэт танцуют друг с другом под очаровывающие звуки волшебной музыки.