Враг Геббельса № 3

Серый пятиэтажный дом был построен в 1912 году, о чем свидетельствовали крупные накладные цифры над нашим балконом. А над ними – герб еще с пятью ленточками вокруг колосьев, каким он был, когда в составе СССР было только пять республик. Герб был размещен на месте гигантского распластанного орла, светлые контуры которого выделялись на фронтоне. До революции здесь размещалось Ведомство уделов. А в недрах – винные подвалы. В 1952 году я наблюдал с балкона, как на фасад вешали белую мраморную доску, возвещавшую, что дом построен по проекту архитектора Павла Малиновского. Во время недавнего капитального ремонта цвет дома зачем-то изменили с традиционного серого на песочный. Заодно куда-то дели белую мемориальную доску. Теперь здесь висит более новая. Упоминающая, к счастью, фамилию архитектора и сообщающая, что здание – «памятник архитектуры», и что «здесь работал основатель научного виноделия в России Л.С. Голицын». Вообще-то, где-то до 56-го года тут могла бы появиться и другая мемориальная доска – что здесь размещался Наркомат по делам национальностей, который, как известно, возглавлял сам Сталин. И что он, соответственно, работал здесь. Об этом в наших коммуналках, во что был затем превращен будущий памятник архитектуры, старались не говорить.

Слащавое изображение коммуналок в фильмах 50–70-х годов имеет мало общего с жизнью нашей квартиры. Длиннейший коридор, сворачивающий в еще один, покороче, который вел к «местам общего пользования», с их неизменными очередями, и общей кухне, с ее неизменными сварами. Одиннадцать семей, минимальное народонаселение – 33 человека, порой оно бывало и больше. Никаких особых дружб и хождений в гости друг к другу не было. Как-то в институте ко мне подошла девушка с моего курса и спросила, не помню ли я ее – ведь мы жили в одной квартире. Не вспомнил. Хотя из этой коммуналки мы выбрались, когда я пребывал уже в достаточно сознательном возрасте, мне исполнилось 16 лет. Помню, что все старались не сталкиваться в коридоре с низкорослым соседом, который ходил всегда с кобурой у пояса и ни с кем не здоровался. Говорили, что он «начальник кадров» какого-то завода. Розовый быт всеобщей любви, открытости и добросердечия жильцов коммуналок, представленный на примере нашего дома на суд почти сорока миллионов кинозрителей и несчетного количества телезрителей фильмом «Романс о влюбленных», можно отнести к разряду мечтаний или фантазий. Действие ленты Михалкова-Кончаловского разворачивается в квартирах и во дворе-колодце как раз нашего «памятника архитектуры».

Превращенные в «Винную базу № 2» голицынские подвалы порой не вмещали всей продукции, и огромные бочки толпились во дворе. Однажды такая бочка лопнула, и красный ручеек потек через арку на мостовую вдоль бордюра. С кружками и мисками сбежались любители дармового спиртного. Один даже лег на тротуар и пытался пить из неожиданной реки. Подошел милиционер. Обращаясь к невозмутимому дворнику в фартуке и с бляхой, сказал: «Ты бы убрал все это, асфальт-то не шибко чистый». Тот ответствовал: «А что азфалт? Утром подмел, чистый он».

На короткое время в центре прославленного кинолентой двора возник неуклюжий фонтан с одной центральной струей. Потом на его месте поставили стол для пинг-понга, который уже начинали называть «настольным теннисом». Мы отчаянно махали маленькими ракетками. Наступила вторая половина 50-х, оттепельные времена. А вскоре, с началом хрущевского домостроительства, у нас появилась отдельная квартира в одном из далеких московских районов.

Спустя лет двадцать дом в Трубниковском капитально перестроили под нужды чиновников, жителей выселили. В ельцинское время, похоже, не без исторических параллелей, сюда въехало Министерство по делам национальностей. Однажды я встретил приятеля, который, как оказалось, работал советником руководителя этого министерства. Хотел напроситься в гости к нему на работу, поглядеть, что да как, благо кабинет был, как я понял, на месте нашей квартиры. Но раздумал: пусть в памяти останется не перестроенная коммуналка, какой бы она ни была. Детство все же там прошло.

И опять в записках всплывает наш балкон. Хотя речь идет о счастливых минутах творчества.

«Я возвращался домой, и ночное небо было совсем светлое. Звезды исчезли, и только на востоке, над горизонтом неправдоподобно ярко сверкала огромная звезда.

…Первый луч солнца разбудил меня. Я проснулся бодрым и счастливым.

Всю ночь я работал.

Я открыл шторы и вышел на балкон. Луч солнца ослепил меня. Я заснул усталый, но счастливый».

Это тоже о том, что любимо. О ветре и животных. Отец обычно делал наброски, когда в детстве родители водили меня в зоопарк. Но и раньше он делал там зарисовки. Об этом свидетельствуют и иллюстрация, и запись.