Враг мой - дневной свет (СИ)

— С ума сошла?! Не вмешивайся! Конечно, твой долг вроде бы позвонить властям, но подумай о Димке! Его же придется допрашивать, ведь он — единственный свидетель, понимаешь?

— Боже упаси! — она с чувством перекрестилась. — Ему только нашей доблестной милиции не хватало!

— Да, особенно, как ты правильно заметила, нашей. Им же плевать, что он боится света. Замучаешься доказывать, что в спальню к ребенку входить нельзя.

На этом разговор о Дмитрии как-то сам собой увял. Мужчина и женщина, открывшие безумие любви, не способны долго говорить о грустном, как бы не довлели над ними проблемы и беды. Любовь способна на чудеса психотерапии.

Домой Галина вернулась ровно в шесть. Подогрела заранее приготовленный ужин, переоделась и пошла с подносом в комнату сына.

Страстные поцелуи еще щекотали губы, тело еще горело от прикосновений — пока сквозь одежду — но это только начало. Сегодня преисполнилась уверенности: Димка ничего не заметит. Теперь она сильнее его болезни, теперь она не одна!

========== Часть 11 ==========

11.

Он спал, уткнувшись лицом в подушку, и видел сон. Девушка из соседского коттеджа сидела в кресле у окна и, ломая руки, объясняла ему свое поведение:

— Да, я не люблю своего отца, вернее, отчима, но он делает со мной такое! — голос ее восторженно дрогнул, а Дмитрий стиснул зубы, загоняя стон злобы внутрь. Ему понадобилось время, чтобы овладеть своим рассудком и продолжить допрос, который он начал уже давно, еще до того, как уснул:

— Ты — такая чистая, такая красивая, как ты можешь получать от его действий хоть какое-то удовольствие?!

— Этого тебе не понять! — она вскочила, но под его взглядом снова села.

— Почему? — вот вопрос, который мучительно вертелся в мозгу наяву, и в сон этот вопрос просочился сквозь грань времени. И во сне стал издеваться, коверкать его мысли и чувства. — Почему?! О чем таком он не догадывается, чего не сумел разглядеть, о чем не прочитал?! Почему он другой?!

И тут она захохотала. Смех, визгливый, пронзительный, оглушил его, и несчастный юноша протянул к ней руки, чтобы задушить дьявольский хохот, заставив его вернуться обратно в глотку.

— Заткнись! — его руки, удлиняющиеся по велению мысли, уже коснулись белой тонкой шеи, и несказанное облегчение уже охватило все его существо, как она вновь дернулась и завизжала.

— Недоумок! Идиот! Даже из дома выйти боишься, и туда же, девушек любить! Да где тебе!

И сон вдруг оборвался. Дмитрий сел на постели, недоуменно уставившись на валяющуюся под кроватью подушку.

— Ускользнула сука, — произнес он, еще не вполне придя в себя.

Внизу играла музыка. Оказывается, наступило утро, и мать заканчивала собираться на работу. Илига выла, хвала Господу, негромко, но Дмитрий почувствовал, как в нем зреет знакомая ярость. Если б он мог выходить на улицу — это было бы апогеем счастья, но ему вполне хватило бы и одного похода в гостиную, где мать хранила большинство дисков. Что бы он сделал с ними? О, это так скоро не решишь. Надо как следует помечтать, придумать место и время, чтобы задушить писк Илиги, навсегда загнав его в ее луженое горло!

От ненависти у него пересохло во рту. Это было ново, хотя нечто похожее он вроде бы уже испытал однажды, когда на пороге их с мамой дома возник заросший и вонючий торгаш. После изгнания чужака хотелось пить, и нестерпимо зудели руки. Пусть он был тогда маленьким, но воспоминания о жажде и зуде в ладонях так и волочились за ним из года в год.

Он сел на постели, скрестив ноги, и потер ладони одна о другую. Зуд не уменьшался. Что же делать? С чувством подступающей паники он огляделся. Четыре стены, окно, плотно-плотно занавешенное, дверь, запертая на ключ, кресло, слава Богу, пустое; вряд ли его ночная посетительница согласилась бы сесть в него сейчас, догадавшись, какие мысли он вынашивает по отношению ко всему человечеству.

Музыка, наконец, стихла. Щелкнул выключатель, хлопнула дверь, повернулся ключ в замке — мама ушла на работу. Снова один. Снова нет возможности выйти и наказать обнаглевших людишек, разбить магнитофон, сжечь диски…

Взгляд его упал на ключ, торчащий из скважины. Чей-то голос, возможно, его собственный, с удивлением произнес: «А ведь дверь-то заперта с твоей стороны; открой ее, и нет больше тюрьмы, открой и иди!»

— Че-е-го?! — он вытащил из-под себя одну ногу; по ней тут же забегали мурашки. — Чего?! — он же не выходит. Он девять лет сидит здесь и боится допустить до себя хотя бы солнечный лучик. «А никто и не зовет тебя на солнце!» — сказал голос. — «Ночь — твое время, вот и иди ночью!»

— Идиотизм! — он встал и начал заправлять постель. Подержав в руках подушку, вспомнил свой сон и метнулся к окну, чуть не открыв его настежь. Впервые за девять лет он забыл, пусть и всего на миг, что свет смертелен, опасен, как самый злейший враг, готовый нанести удар в любой момент.