Враг мой, любовь моя

Бездна! Что это? Почему связь с Ваэль вновь стала столь явной? Новая опасность?!

Жар, возбуждение, нежные прикосновения, что словно и ласка и, одновременно, наказание… Моя тсани, что происходит?!

ДА, КАК ОН ПОСМЕЛ!

Портал удалось открыть не сразу, да и выкинуло меня далеко от Самех’Ра, так что в город я попал лишь к утру, тогда, когда уже все свершилось… Воры оказались в своем репертуаре — проиграв, заставили пожалеть о победе.

Белая Дверь, о которой с таким напряжением думал Тот-кто-вновь-будет-богом, все также сверкала и искрилась в обманчивом свете Грани. Вот только, если прислушаться, то можно уловить скрежет, рык и клацанье. В замочную скважину просачивается тонкой струйкой ядовито-зеленый туман, распространяется патиной по некогда золотой ручке, по белому полотну дерева. Дверь тихо скрипит, словно от натуги, а иногда и мелко содрогается от ударов с ТОЙ стороны. Что готово прорваться в Междумирье, а из него и во все миры?

…Или кто?

ЧАСТЬ 2. Искусство правдивой лжи Глава 17. Три цвета ночи. Аэль

…Шелковые простыни холодили разгоряченную кожу, но никакие силы не могли погасить бушевавший пожар. В обрамлении колеблющегося пламени свечей и красного моря простыней, два тела переплетались в извечной пляске любви.

Три цвета царили в жаркой и влажной полутьме — красный, черный и белый. Красным было раскрашено закатное небо, красным пылали огоньки свечей, красным мерцал шелк. Черным затаились тени по углам комнаты, черным отсвечивали мраморные плиты пола. Белым дымом курились подносы с голубыми орхидеями, белым мерцали шрамы на оливковой коже, черным маревом колыхались волосы.

Красно-черное было повсюду. В какой-то момент я запуталась в его волосах и замерла, боясь причинить боль.

— В чем дело?

— Твои волосы, ты оплел меня ими, буквально завернул в кокон.

Его щекочущий смешок прошелся по моей шее:

— Я затянул тебя в свои сети.

На несколько минут все мысли искрами разлетелись из головы — его губы отыскали мои.

— Я не могу пошевелиться. Дай мне минуту, чтобы выпутаться.

— Зачем?

Шепот пронесся теплым ветром где-то возле моей груди.

— Ах… я не хочу причинить тебе боль.

Он поднял ко мне лицо и удивленно посмотрел своими немного раскосыми, изумрудными, порочными глазами.

— Боль? Даже если бы ты сделала мне больно, я вряд ли стал бы возражать.

Он придвинулся чуть выше, еще чуть ближе, так близко, что я буквально захлебнулась этой зеленой бездной.

— Хочешь попробовать?

Дыхание перехватило от заманчивости предложения.

— Хочу.

Что-то новое зажглось в его взгляде, что-то еще более безумное, чем обычно, более дикое, более требовательное, более жгучее.

— Тогда на этот раз ты не будешь сдерживаться.

— Ты уверен? — настала моя очередь тихонько смеяться. — Твоя спина и так разукрашена паутиной следов.

— Да. И каждый раз я чувствую, что ты не все мне отдаешь.

Поцелуй. В шею.

— Каждый раз ты оставляешь часть себя за замком.

Поцелуй. В левую грудь.

— Я устал ждать, когда ты сама откроешь все двери.

Поцелуй в правую.

— Не надейся, на этот раз ты так легко не сбежишь.

Рука скользит по животу вниз.

Мои сердца бьются сильней от предвкушения.

А его волосы тем времени вновь ожили, переплелись с моими в замысловатые косички, оплели руки, притянув их к его спине. Он придвинулся ближе, чем это было возможно, вдавив меня в алое простыней, на секунду замер, а потом мир разлетелся осколками, разбился красно-черно-белой мозаикой. Едва осознав, что мои удлинившиеся ногти вспороли кожу на его спине, я дернулась было, но потом отпустила и этот остаток рассудка…

Когда я очнулась от краткого забытья, он все еще нависал надо мной, пьяно покачиваясь на полусогнутых руках, а в картину этой ночи вплелось еще больше красного — с его спины стекали одинокие капли, где-то и целые ручейки крови. На груди виднелись глубокие, хоть и тонкие борозды. Из прокушенной губы сочилась все та же алая жидкость. Да, на этот раз я не стала прятать и прятаться своих желаний…

— Бездна…

Потревоженный моим голосом он вынырнул из того подобия транса, в который успел впасть, но, вопреки моим тайным опасениям, в его полуоткрытых глазах не оказалось ни капли сожаления, ни единой секунды пережитой боли. Только все тоже изумрудное безумие, ставшее лишь немногим светлей от удовлетворенного желания. Он усмехнулся моему встревоженному взгляду:

— Не смей. Не смей извиняться.