Враг народа. Воспоминания художника

Студент «Сурика», где В. Я. состоял завфонарем профессора Алпатова, не спускал с божественного фонарщика взгляда, копируя повадки, говор, дело. Стоило божеству заикнуться о канадских сапогах, как они стояли в Рыбниковском. Любой каприз, любой приказ кумира выполнялся сразу и беспрекословно. Студент Мороз бросил посещение «Сурика», превратившись в раба деревенского деспота. Дружба перешла в деловое сотрудничество. В голову влюбленного раба пришла еретическая идея — выставить произведения «академии» на публичное обсуждение. Первую выставку они сделали в клубе Института труда и гигиены.

Поглазеть на деятельность способных шизофреников пришли известные ученые, отцы русской психиатрии, академик А. В. Снежневский, врач Цецилия Файнберг, профессор И. Г. Иткин, представитель «Сурика» М. В. Алпатов и вся московская знать под водительством Мороза, где отличилась поэтесса Агния Барто, повсюду повторявшая: «Какой эпический талант! Нет, вы посмотрите — какой эпический талант!»

Врач Виктор Райков, большой поклонник метода Ситникова — «гроша мне не заплативший Иуда» (по Ситникову) — и покровитель московского новаторства — лучшее собрание гуашей В. И. Яковлева у него! — самыми яркими красками описывает появление Васьки-Фонарщика в закрытом клубе:

«Вася не вошел, а ворвался в зал. На нем блистали хромовые голенища сапог, пальто заморского покроя он перевязал пеньковой веревкой, а на голове красовалась черная шляпа времен Пушкина. За ним плелся выводок девиц, похожих на пестрых матрешек. Он как нож рассек толпу начальства и не переставал выкрикивать непристойные ругательства».

(«Это сквернословие, — объясняет В. Я. С., — от счастливой и безумной радости бытия!»)

1955 год стал поворотным в жизни художника и педагога. Посещая сокровища Дрезденской галереи с «бездарным тупым долбоебом Сезанном» и «божественного происхождения Леонардо», он познакомился с любопытной Ниной Андреевной Стивенс.

Знакомство закрутили в озорном духе. Русской иностранке показали академика с иконами и коврами, а затем навеселе покатили на Зацепу, 22, где в старинном деревянном доме жили новая знакомая и ее муж, американец Эдмонд Стивенс, с 34-го года живший в советской России. Он разлил русским гостям виски, о котором Вася слышал, но никогда не пробовал.

Встреча закончилась тем, что подвыпивший Эдмонд, прямо в лоб, без обиняков и по-человечески спросил:

— Вы же русский художник, где же монастыри?

Подобных заявок В. Я. С. никогда не слышал. Профессора «Сурика», где он заряжал фонарь искусствоведения, обычно спрашивали: «Где положительный герой? А где светотень? А где оптимизм? А где блик?»

Позднее Ситников вспоминал этот разговор: «Сам Господь Бог приоткрыл мне занавеску!»

Это был первый иностранный заказ.

Художник обещал американцу «монастырь», но просил не торопить год или два. Он начал с того, что обошел все музеи Москвы, перелистал все книги и каталоги — в стране монастырей монастыри не рисовали! Иногда кусок монастырской стены (Репин), иногда кресты небрежными мазками (Васнецов), иногда погост на горизонте (Левитан).

Американец знал, о чем говорит.

Терзайся, кретин!

Раз ученик Сашка Харитонов, «чернорабочий хам и алкаш Сашка», принес на урок селедку, завернутую в плакат с изображением токарного станка. Засаленное изображение «для меня оказалось дороже мешка алмазов», вспоминал В. Я. С. «Чертежник изображал станок в ортогональной проекции, с птичьего полета, а на его месте я сразу увидел свой монастырь!»

Яркие купола, оживленная толпа внутри и снаружи, стая ворон и сверху «гладь вышивального, наигустейшего, одуряющей красоты мельчайшего снегопада» (В. Я. С.).

«Мой первый монастырь оказался враз бестселлером!» В доме Стивенсов, где картину повесили для обозрения, постоянно толпились изумленные иностранцы, послы, бизнесмены, журналисты, туристы, аспиранты.

Ничего подобного русские художники не производили.

Шизофреник без паспорта стал сразу знаменит. О нем говорили больше, чем о Пикассо и Глазунове, выступавших в Москве одновременно.

«Обломилась краюха щастья!»

На ажурные «монастыри» образовалась очередь желающих. За них платили хорошие деньги. Зажиточные иностранцы вносили свои рыночные поправки в товарообмен и торговлю. К Васе в Рыбниковский переулок устремилась «вся Москва», желавшая соприкоснуться и поглазеть на необыкновенного учителя без официального диплома. Ехали со всех концов огромной страны за советом и помощью. Весной 1959 года к нему настойчиво попросились на ночевку Девушка из Судака, без гроша в кармане, не знала, где прислонить голову. Лида Хованская мечтала стать художницей и прописаться в Москве. Привел психбольной воинственный вор Свет Афанасьев, «чуждая мне манера письма».

С 1951 года В. Я. С. не выбирался из Москвы, и боялся, и не желал. Крымская квартирантка сломала его волю и страх. Оказалось, что у нее дом над голубым морем, и не где-нибудь, а в Коктебеле, и не чей-то, а поэта Макса Волошина. Васю с детства неудержимо манили скалы, корабли и море, как Робинзона Крузо и Лемюэля Гулливера. Упустить такой случай он не смел и согласился на поездку.