Враг народа. Воспоминания художника

— Боже мой, — шептала кормящая мать, разглядывая пятна на потолке, — как приятно жить без дум и денег.

Ко мне приехал Г. Д. Костакис. Точнее, он приехал навестить племянника, жившего на даче Рихтера, но решил зайти ко мне.

Мой друг Эд Штейнберг за короткое время значительно продвинулся в живописи, от картинок вне времени в голландском духе к изящным натюрмортам «камней и тряпок». Костакис пришел к нему и сделал взбучку.

— Вчера вы рисовали «баб» под Врубеля, а сегодня «камни» под Моранди, а что будет завтра — неизвестно! Нет, батюшка, так распыляться нельзя. Надо бить в одну точку, как бьет Анатолий Тимофеевич Зверев. Он уже выставляется в Париже, небось слышали?

На большую картину Бори Свешникова, изображавшую мужика с голой жопой, он меланхолически заметил:

— Борис Петрович — хороший человек, многое пережил, но это не живопись, а подкрашенная иллюстрация!

Досталось и мне.

— Валь, так дело не пойдет! Тебе пора успокоиться. Тебе сколько? Двадцать семь, но вот видишь! При чем здесь иконное сфумато. Я должен узнавать своего художника издалека и без обмана.

Блаженное лето, значит, 1965 года подходило к концу. Мои ученики Сашка Бугаевский и Лешка Паустовский вернулись в Москву. Товарищ Грибов выдал мне 60 рублей за декоративное панно, где я по его просьбе изобразил заокские дали и сенокос, и попросил очистить помещение. Я перебрался к Фатову. Кормящая мать, запустившая учебу в «Полиграфе», надолго застряла в Москве. Наступала осенняя скука и одиночество.

5. Фаршированный карп

В Москве Рут Малец мне сказала:

— Спасай Юльку Лубман! К ней подселяют алкаша!

В качестве спасителя человечества я себя никак не видел, но раз Рут решила, что я способен на такой подвиг, надо было соблюдать предписание.

После музыкального вечера у Мальцов, я проводил Юльку домой и наелся у нее фаршированного карпа в томатном маринаде. Мне разрешили переночевать, а утром 25 октября 1965 года мы пошли в ЗАГС оформлять бракосочетание, и нас расписали в присутствии Мальцов, Фрадкиных и Новицких. Таким образом, я спас Юльку от алкаша и вызвал дикий гнев кормящей матери. Свою месть и ревность она возмещала исторически проверенным способом — измена и разгул при первом удобном случае. Древний метод на мне не срабатывал. Я оказался плохой мавр Отелло. О ее похождениях в Москве доходили лишь слухи, а появляясь в Тарусе, где я зимовал, она убегала к Мике, к Снегуру, к Эдику и возвращалась растрепанная как дворовая метла, с пустыми, осоловевшим и глазами.

Мой напарник Снегур достал сразу две книги о войне. Куча иллюстраций и пара цветных обложек.

При встрече Елена Михална Голышева спрашивала:

— Работа есть?

Отвечаю:

— Навалом!

— Главное, это работа! — повторяла она.

Снегур и я записались в тарусскую автошколу. Полили холодные дожди, и грязь держалась до заморозков. Мы рисовали и разбирали мотор тяжелого грузовика. Под руководством инструктора возили картошку с грязных полей под дырявую крышу. Четыре месяца мне платили стипендию и выдали странное «Свидетельство», где значилось: «Автомобиль (устройство, техническое обслуживание и ремонт) — „удовл“. Правила движения автомобильного транспорта — „зачет“, Вождение автомобиля — „зачет“. Присвоена квалификация шофера 3-го класса и выдано удостоверение шофера-профессионала № 746247 Госавтоинспекцией. Подпись. Документом на право управления автомобилем не служит».

Люди учились четыре часа и получали права на право вождения, а мне, после четырех месяцев изучения, выдали «корки» без права!

Со Снегуром мы работали два года. Когда мы с ним познакомились (1963), он совершенно меня очаровал, живо описывая занятия в студии Белютина. «Представляешь, сидит пестрый, бабий курятник, а над ним возвышается роскошный петух — Белютин!»

Наш бесконечный треп об искусстве, литературе, политике, гульбища по ресторанам продолжались и в Тарусе, куда он приехал поближе ко мне и подселился в доме с чудным видом на заокские дали.

Он не только рисовал для издательств, но и красил в «экспрессивной манере» под диктовку Э. М. Белютина этакое среднеарифметическое месиво, где невозможно определить прямое заимствование и еще труднее уловить самобытность автора.

Незаконченная картина постоянно стояла на мольберте. Такое украшение нравилось девицам. К нему приходила натурщица, наголо стриженная девушка из швейной фабрики. Говорили, что ее заели вши и пришлось срезать пышную гриву.

Я встретил Полянскую 25 декабря на автостанции. Она явилась одетой не по сезону. Бумажный желтый плащ до колен, резиновые сапоги. Слава Богу, меховая шапка на голове и полная авоська продуктов. Не поднять. Как издавна повелось, мы долго грелись в постели, потом приготовили горячий ужин. Наталья читала Библию, по-своему и очень красочно комментируя Бытие.

Гусь вышел славный, картошка отлично пропеклась в гусином сале. Ели и запивали московским пивом.

Я сказал ей, что в Тарусе совсем одичал и хочу в Москву.

— Валечка, — лукаво ухмыляясь, сказала она, — ты все устроишь как надо, я тебя знаю.