Сейчас доктор Ирлмайер сидел за столом в одном из туристических агентств в предместье Рима и с наслаждением смотрел на всю ту гамму чувств, которая разыгралась на лице отца Коперника, когда тот переступил порог этого кабинета и увидел не своего безликого куратора, а начальника гестапо, который лично завербовал его когда-то. Доминирующей нотой в этой сложной симфонии чувств была басовитая нота страха, страха перед тем, что германское правосудие его повесит за то, что он совершил за время католического обучения в Священной Римской Империи. К ней примешивалась дребезжащая нотка ненависти – как и все отъявленные негодяи и слабые люди, кардинал Коперник ненавидел тех, кто знал про него больше, чем должно, кто отдавал приказы; он работал не за совесть, а за страх и готов был в любой момент ударить в спину. Но Ирлмайеру было на это плевать, потому что он ударит только тогда, когда империя, стоящая за Ирлмайером, ослабнет и ничего не будет стоить, а этого не случится никогда.
– Доктор Штрайхе немного приболел, я исполняю его обязанности, – заявил Ирлмайер, наслаждаясь зрелищем страха на лице кардинала. – Вы, вероятно, хотели бы отправиться на пару недель в Венецию?
– Да, но у меня будет только десять дней… – произнес отзыв Коперник.
– Вероятно, мы сможем подобрать тур, соответствующий вашим пожеланиям. Присядьте…
Ирлмайер демонстративно выложил на стол аппарат – глушилку. Он выглядел почти точно так же, как и мобильный телефон, только вместо одной антенны у него было четыре, разной длины, поставленные последовательно, по уменьшению длины. Это для глушения разных частот…
– Что нового слышно в Ватикане?
Коперник сглотнул слюну.
– Появился какой-то русский.
– Какой русский?
– Вот. Воронцов. Наш друг попросил разобраться с ним.
– Как разобраться?
Больше всего Ирлмайер любил ставить людей в затруднительное или безвыходное положение. Только так, постоянным давлением ты контролируешь ситуацию и напоминаешь своим агентам, среди которых полно далеко не лучших представителей рода человеческого, что повлечет за собой предательство или пренебрежение.
– Его надо… убрать.
– Как убрать?!
– Господи… как будто вы сами не понимаете. Убить!
– Не поминайте при мне Господа, – сказал Ирлмайер, – педераст не имеет права поминать Господа. Что плохого Воронцов сделал нашему другу?
– Я… не знаю. Он звонил кому-то, говорил с ним… а потом приказал мне передать это вам.
Сам да Скалья выходил на контакт с немецкой разведкой только при исключительных обстоятельствах. Все необходимые сообщения он передавал через Коперника, который стучал, как получается, и за себя, и за да Скалью. Он же передавал приказы немецкой разведки. Ирлмайер был не против такого ведения дел – второй человек в Ватикане слишком важная птица. Глупо рисковать тем, что какой-нибудь пронырливый журналист увидит то, что ему не нужно видеть.
Что же касается самой просьбы кардинала, – Ирлмайер полагал, что устранение Воронцова в интересах и германской разведки тоже. Но показать это было нельзя – все имело свою цену, и цена была велика…
– Мы примем решение. Что еще сказал наш друг?
– Он сказал, что Воронцов может принять решение вскоре посетить его с визитом. Этим можно воспользоваться.
– Это нам решать, – безапелляционно сказал Ирлмайер. – Наш друг еще что-то сказал?
– Нет. Но у меня есть… собственное сообщение.
– Какое же?
– Есть человек… который опасен. Он собирает вокруг себя людей… и к чему-то готовится.
– Кто?
– Кардинал Антуан Кегбеле из Кении.
– Черный собирает вокруг себя белых? Вам самому не смешно?