Враги. История любви

Герман осекся. Он забыл предупредить Тамару о том, чтобы та ничего не рассказывала. Он поднял глаза и отрицательно покачал головой. Герман стоял пристыженный перед благочестивым евреем реб Авромом-Нисоном и его чинной женой. Только бы Тамара не проговорилась о том, что его жена — нееврейка!

У Германа появилось детское желание удрать из этого дома до того, как его опозорят, и он, сам того не сознавая, попятился к выходу.

— Не убегай. Я не буду тебя ни к чему принуждать, — сказала Тамара холодно и с отчужденностью в голосе.

— О таком только в газетах и писать, — отозвалась Шева-Хадаса.

— Вы, избави Бог, не совершили никакого греха, — проговорил реб Авром-Нисон. — Если бы вы знали, что Тамара жива, это было бы, не приведи Господь, прелюбодеяние. Но так это просто херем рабейну Гершома[44]. А коль скоро у вас был свидетель гибели Тамары, не дай Бог, дело нельзя толковать как херем. Вы просто должны развестись с той женщиной. Странно, что вы нам о ней не рассказывали…

— Я не хотел вас огорчать.

И Герман снова сделал знак Тамаре, приложив палец к губам. Реб Авром-Нисон схватился за бороду. Шева-Хадаса склонялась все ниже. Глаза ее источали печаль, древнюю, как весь женский род, голова в платке вздрагивала и кивала, смиряясь с древней бедой — мужской неверностью и страстью к чужому лону, от которой не смогли избавиться даже праведники. Казалось, что Шева-Хадаса говорит про себя: «Так было и так будет». Она сделала шаг вперед.

— Такие вещи мужу с женой положено обсуждать наедине, — сказала она. — Я пока приготовлю что-нибудь поесть.

— Спасибо, я только что поел, — поспешно проговорил Герман.

— Его жена хорошо готовит. Надо думать, она приготовила ему на завтрак жирный бульон. — Тамара подмигнула и состроила гримасу, какую делают обычно евреи, говоря о свинине, — смесь отвращения и насмешки.

— Чашку чаю с печеньем? — спросила Шева-Хадаса.

— Нет, правда, ничего не надо.

— Знаете что? Идите-ка в другую комнату и обо всем поговорите, — предложил реб Авром-Нисон. — Вот отдельная комната. Эти дела решаются с глазу на глаз. Если я смогу вам чем-то помочь, буду рад это сделать. Такие времена! — продолжал он другим тоном. — Мы живем в эпоху хаоса. Во всем виноваты безбожники. Это они сеют смуту в мире. Вы здесь ни при чем…

— Дядя, и среди евреев хватает безбожников. Кто, как ты думаешь, привел нас на то поле? Евреи-полицейские. На рассвете они врывались во все двери, обыскивали чердаки и подвалы, а если кто-то пытался спрятаться, били его резиновыми дубинками. Они обвязали нас веревкой, как скот, который ведут на убой. Я попыталась заговорить с одним из них, так он ударил меня так, что я до сих пор чувствую боль. Эти идиоты не знали, что их тоже не пощадят.

— Незнание есть корень зла.

— Русские гэпэушники не лучше нацистов.

— М-да, «и преклонился человек, и унизился муж»[45]. Если не верить в Создателя, то кругом будет хаос.

— Таков род человеческий, — сказал Герман, словно сам себе.

— Что? «Помышление сердца человеческого — зло от юности его»[46]. Но поэтому и существует Тора. Так, пойдите туда и поговорите обо всем.

Реб Авром-Нисон открыл дверь в спальню. Там стояли две кровати, одна рядом с другой, как раньше в еврейских домах. Они были застелены покрывалами, которые не встретишь в здешних краях. Тамара пожала плечами и первой вошла в комнату, Герман последовал за ней. Это напомнило ему ту комнату, в которую много лет назад ввели его и Тамару — Тамару-Рохл — в ночь после свадьбы.

За окном шумел Нью-Йорк, но здесь, за гардинами, был Каламин или Цевкув. Все напоминало о прошлом: цвет стен, почерневший потолок, дощатый пол, даже форма комода и обивка кресел. «Самый умелый режиссер не смог бы подобрать более удачных декораций», — подумал Герман. Ему показалось, что в комнате пахнет нюхательным табаком. Герман устроился в кресле, а Тамара присела на краешек кровати.

— Ты не обязана мне рассказывать, но… — начал Герман. — Раз ты считала, что меня нет в живых, ты, конечно же… с другими…

И больше он не мог произнести ни слова. Герман словно захлебнулся в собственных словах. Его рубашка вновь намокла, он почувствовал, как струйка пота стекает по спине.

Тамара испытующе поглядела на него и с видом победителя ответила:

— Тебе хочется знать, да? Всю правду?

— Ты не обязана ничего мне рассказывать. Я был абсолютно искренен с тобой и заслужил, чтобы ты…

— А у тебя есть выбор? Ты обязан говорить мне правду. По закону я твоя жена, а это значит, что у тебя есть две жены. Здесь строго относятся к подобным вещам. Что касается меня, то я хотела бы, чтобы ты усвоил одну вещь: я не отношусь к любви, как к спорту.

— Я и не говорил, что это спорт.

— Это ты сделал карикатуру из нашей совместной жизни. Я пришла к тебе невинной девочкой…

— Прекрати! Прекрати!