Врангель. Последний главком

В кубанском же правительстве — сплошь социалисты и самостийники почище Краснова. Но от разрыва с добровольцами пока воздерживаются: Кубань не вся ещё очищена от большевиков. Однако палки в колёса вставляют как могут... Требуют передавать в их распоряжение все трофеи, хотя трофеи эти — имущество бывшей русской армии и принадлежать должны Добровольческой армии как её прямой наследнице. Недовольны реквизициями. Протестуют против монархических настроений офицеров-добровольцев. Но главное — настаивают на создании отдельной Кубанской армии, и чтобы Деникину она подчинялась только в оперативном отношении. Допустить такое — значит своими руками угробить Добровольческую армию. Во всяком случае — остаться без конницы, сформированной почти из одних казаков и отчасти черкесов. Поэтому Алексеев и Деникин категорически против. Кубанский атаман Филимонов[33] на стороне добровольческого командования, но унять самостийников не может: сам — тряпка...

Все надежды — на союзников: должны же они, одолев немцев и турков, ввести флот в Чёрное море и высадиться в южнорусских портах. Тогда и снабжение пойдёт неограниченное и бесплатное, и Краснова, замаравшего себя сотрудничеством с немцами, свалить удастся, и Донскую армию подчинить.

А пока остаётся одно: надрывая силы и теряя лучших, офицеров, отвоёвывать у большевиков Северокавказскую базу.

Самое унизительное — то, что Добровольческая армия до сих пор не имеет ни собственной территории, если не считать клочков Ставропольской и Черноморской губерний, ни гражданского аппарата управления, ни казны. И живёт, по сути, на содержании у донского и кубанского казачьих правительств, словно наёмное войско в старину...

Ветер обессилел, и город накрыло, как стёганым одеялом, низкими сплошными облаками. Темнота сгустилась по-южному быстро. Кое-где через щели закрытых ставней пробивались яркие полоски электрического света, но фонари не горели. И хотя всё вроде бы рядом, Врангель, перепутав квартал, свернул не в ту улицу.

Скорее, не темнота была виною, а тяжёлый камень на душе и тревожные мысли.

Выходит, его ставка на Алексеева и Драгомирова пошла прахом. До Волги нынче — дальше, чем до Рейна в 14-м. А назначение его зависит от прихоти некоего Романовского, с которым его ничто не связывает: ни совместная служба, ни общие приятели, ни даже шапочное знакомство. И что же они с Деникиным ему дадут? Вряд ли даже бригаду...

«Головокружительное», нечего сказать, падение: год назад он был корпусным командиром. А вздумается Деникину сводить конные части в корпус, так у Эрдели перед ним — неоспоримое старшинство: и в чине, и в «добровольческой» выслуге. Как поведал Апрелев, штаб, вернее Романовский, выдвигает на командные должности исключительно «первопоходников», затирая тех, кто вступил в армию позже. Особенно — гвардейцев. В Добровольческой уже своя, новая, «гвардия» — корниловцы, марковцы...

Погибших Корнилова и Маркова, судя по разговорам в войсковом собрании и штабе, причислили чуть не к лику святых. А никому прежде не известных Дроздовского и Казановича сравнивают не иначе, как со спартанским царём Леонидом... Не глупо ли? С кем же будут сравнивать Деникина, ежели его армия освободит Москву? С Дмитрием Донским?

А сам он когда добьётся достойного места в этой армии? И главное — какой ценой? Вот Шульгин — всюду как рыба в воде: не успел приехать, как уже издаёт, проныра, газету и вовсю «делает политику»...

Будущее опять покрылось пеленой неизвестности, непроницаемой и отталкивающей, как бельмо. И дышалось совсем не так легко, как утром, когда ехал на извозчике с вокзала. Да и чем тут дышать в этакую духоту, влажную и липкую. И вдобавок прогорклой кухонной вонью тянет от каждого дома...

Вместо аппетита она пробудила лёгкую тошноту. И тупая боль проснулась вдруг в голове.

26 августа (8 сентября). Екатеринодар

Спал на новом месте беспокойно.

Поначалу душили густые ароматы чужого жилья. Особенно силён был самый ненавистный — чесночный... Отворил настежь окно, проветрить, так поналетели комары... До рассвета их едкий зуд нещадно сверлил уши, тягуче скрипела, чуть пошевелись, провисшая сетка двуспальной металлической кровати, а из дальних комнат временами наплывал густой храп. Мозг будоражили обрывки снов. Бессвязные и нелепые, они, как кузнечный мех, нагнетали в душу и тело жаркое и тревожное смятение...