Врангель. Последний главком

Сесть на лошадь, поколебавшись, всё-таки не рискнул. А собственными ногами, чуял, сможет дойти только до Корниловского конного. Подумывал перед выходом послать к Безладнову ординарца, но не послал: глупо поднимать полк по тревоге, раз горло ещё сипит и драть его перед строем — совсем без голоса остаться...

Ясный, сухой и тёплый день по-осеннему быстро уступал место тихому и прохладному вечеру. Солнце уже прилегло на крыши, но его падающие с левого боку косые лучи ещё грели сквозь сукно мундира.

Брёл неспешно: не взмокнуть бы. Дышал полной грудью и не мог надышаться, до того опротивела вонючая духота деревенского жилья. Остывающий прозрачный воздух, слегка приправленный острым кизячным дымком, бодрил и освежал, как шампанское. Приветливо здоровался с казаками и казачками, оглядывал поверх низких плетней богатые дома и дворы, иногда посвистывал разномастным собакам, гавкавшим на него для порядка.

На десяток шагов позади, большим пальцем правой руки зацепив ремень карабина, неслышно шествовал настороженный Гаркуша. Через согнутую левую заботливо перекинул генеральскую шинель: к ночи, должно, постуденит.

В Петропавловской Врангель уже совершенно освоился. И полковой штаб, занявший кирпичный дом богатого казака на просторной, побольше церковной, площади, нашёл без подсказок...

...— Слушаюсь, ваше превосходительство... — И Безладнов, не любитель тянуться перед начальством, обмяк. Неширокие плечи его опустились, левая нога чуть согнулась в колене.

   — И вот ещё что... — улыбнувшись пошире, подбодрил его Врангель. — Говорите мне о всех нуждах полка совершенно не стесняясь... Мне нужно знать чистую правду. Только тогда я сделаю свою дивизию лучшей в армии.

И добавил будто бы для себя:

   — А ежели не сделаю — уйду...

Проникновенный тон и дружеская улыбка начальника дивизии побуждали к откровенности. Они быстро вернули Безладнову его всегдашнюю беспечность, и язык его развязался сам собой.

Сопровождаемые полковым адъютантом подъесаулом Елисеевым[63] — статным и одетым не без щегольства, — обходили они дворы, где расквартировали казаков.

Всюду находили порядок: висит на верёвках постиранное бельё, через коновязи перекинуты сёдла и сумы, там же повешена сбруя — просушиться на солнце, в бунтах — мешки и кули с мукой, зерновым фуражом и свежим сеном. Заходили, крестясь на иконы, в комнаты: прибрано чисто, винтовки поставлены в угол, разложенные на полу соломенные тюфяки — даже офицерам и вахмистрам кроватей и широких лавок не всем хватило — аккуратно застелены бурками, следов пьяных гулянок не заметно.

Коней корниловцы уже вычистили, вшей переловили и передавили, постригли друг друга с грехом пополам и напарились в бане всласть... Теперь, вооружившись иголками, штопают бельё и обмундирование, чинят сёдла, уздечки, пахвы и нагрудники, точат кинжалы и шашки, чистят и смазывают винтовки. Кто-то подметает двор, кто-то носит воду из колодца, кто-то стирает, кто-то моет посуду, кто-то варит в казанах мясо.

Заглядывали в конюшни: тесно и здесь, но убрано чисто, колодезной воды, зерна и сена у коней вдоволь.

И хотя люди выглядели отмывшимися, выспавшимися и весёлыми, а их наевшие бока лошади — вычищенными и отдохнувшими, Безладнов знай себе твердил одно: полк во всём терпит нужду, интенданты не доставили того-то и сего-то, все почти предметы довольствия приходится на сотенные деньги покупать в лавках, а патронами в лавках не торгуют, а без патронов и бинтов — не война, а хоровое самоубийство. Бесхитростный и правдивый, он не очень-то и нуждался в приглашении «не стесняться». Низким и грубоватым от природы голосом, горячо тыча пальцем во что-нибудь или рубя воздух ладонью, он беспрестанно, как заезженная граммофонная пластинка, повторял: «Полк во всём терпит нужду»...

Врангель слушал, не перебивал и доброжелательно улыбался. С наслаждением вдыхал бодрящий аромат сена, зерна и ремней. Ничуть не устал и чувствовал себя всё лучше.

И чем дольше слушал он Безладнова, тем доброжелательнее становились его улыбка и тон. Уже и по имени стал звать временно командующего полком... Но глаза всё чаще прятались за узким прищуром, и взгляд всё реже задерживался на порозовевшем от возбуждения лице подъесаула, соскальзывая на алый погон с чёрного цвета звёздочками, вензелем «К» и выпушкой...

Гаркуша, успевая и ловить каждое движение Врангеля — не даст ли какой знак, — и покуривать украдкой, и поглядывать завистливо на серебряный аксельбант, украшающий грудь полкового адъютанта, держался в отдалении. Слова удавалось расслышать одно через дюжину, а вот тон разговора улавливал хорошо. Ещё лучше — настроение своего начальника. Приноровился уже... С виду — казачья прямота Безладнова люба ему, но в серёдке, как пар в натопленной бане, копится недовольство...