Вранова погоня

– Марса нельзя на цепь, он не выживет! – Кажется, впервые за все время Эльза испугалась. – Его выгуливать нужно два раза в день…

– Вот ты и выгуляешь! – отрезала Януся. – Как только мы тебя отсюда заберем, так и пожалуйста, гуляй сколько влезет! А если будешь кобениться, я его на живодерню сдам, мне лишняя пасть без надобности.

– Не надо на живодерню! Пожалуйста! – Все-таки она заплакала. После «темной» не плакала, а тут разрыдалась, как маленькая.

– Значит, скажешь, как я велю. Еще и умолять станешь, чтобы тебя нам под опеку отдали. Включишь фантазию, придумаешь что-нибудь такое… особо трогательное, а мы с Васькой подтвердим. – Януся снова поправила свои кудри, сказала уже совсем другим, ласковым тоном: – Ну что, милая, погуляли, и хватит. Давай возвращаться! – А потом прошипела: – И рожу вытри! Не хватало, чтобы они там что-то заподозрили.

Как Эльза прощалась с родственничками, Никита тоже видел, специально выбрался из укрытия, чтобы посмотреть. Лучше бы не смотрел, потому что большей мерзости и лицемерия он еще не видел. А директор ведь поверил! Вон как умильно улыбается. Директор у них мужик неплохой, только слишком доверчивый. Его даже Никита вокруг пальца обведет, не то что эта Януся.

С Эльзой он заговорил тем же вечером, подкараулил после ужина, едва удержался от желания дернуть за рыжую косу, вместо этого дернул за рукав. Она испуганно шарахнулась в сторону, но даже не пискнула. Вот такая выдержка.

– Марс – это твой пес? – Так себе начало беседы. Да и не беседы, если уж на то пошло, а знакомства. Просто ничего другого в голову не пришло.

– Ты подслушивал? – А она ведь даже не удивилась. И шарахаться перестала, стояла смирно.

– Я слышал, – сказал он с нажимом на слово «слышал».

– Марс – это овчарка. Это папы моего пес… Я думала, его уже нет, что его забрал кто-нибудь или еще чего хуже, а он, оказывается, у этих…

– Родственников, – подсказал Никита.

– Они мне никто! Когда папа был жив, они даже не общались.

Может, накипело, а может, Никита выбрал подходящий момент, но девчонка заговорила. Полгода молчала как партизан, а теперь словно прорвало. Она говорила и даже не замечала, как он тащит ее в парк, подальше от посторонних. Не то чтобы он стеснялся, просто не хотел ненужных разговоров. А разговоры непременно начнутся, если кто-нибудь из ребят увидит его с этой… рыжей.

– А теперь что? – Никита посадил, почти толкнул ее на скамейку, сам плюхнулся рядом, нашарил в кармане контрабандную пачку сигарет, закурил. Курил он редко, но сейчас особенно хотелось казаться старше и сильнее.

– А теперь им нужна наша квартира, – сказала и всхлипнула. – Квартира нужна, а я нет. Понимаешь? – И глянула этими своими глазюками. Именно тогда Никита впервые и рассмотрел их цвет.

– Понимаю. – Что же тут непонятного?! Квартирный вопрос испортил не только москвичей. Вот тебе и странное стремление к опеке над бедной сироткой. Все просто!

– Я не хотела. – Она перестала всхлипывать, подобранной веткой принялась что-то рисовать на земле. Никита не сразу понял, что собаку. Не просто собаку, а самую настоящую овчарку. – Я даже тем людям, что меня расспрашивали, сказала, что никуда не хочу, что мне тут хорошо.

– А тебе хорошо? – спросил Никита неожиданно для самого себя.

– Мне нормально, – ответила Эльза и дорисовала собаке ошейник. – Мне нужно было продержаться два года до совершеннолетия. Я бы сумела. Как-нибудь…

– …Продержалась, – закончил он за нее.

– Да. А теперь не могу. Если у них Марс, я его не брошу. Ты не знаешь Янусю, это она только с виду такая сладкая и улыбчивая, а на самом деле она… – Эльза сделала глубокий вдох, выпалила: – Она сволочь!

– Сволочь, – Никита согласно кивнул.

А Эльза уже стерла собаку и принялась рисовать что-то новое, он пока не мог понять, что именно.

– А в принципе ничего не изменилось! – сказала она неискренне бодрым тоном. – Мне осталось продержаться все те же два года, только в другой тюрьме.

– Здесь не тюрьма. – Никите вдруг стало обидно за свой детский дом. Это ведь и в самом деле был очень хороший детский дом. И относились к ним здесь хорошо, и учили так, что вот, например, он, Никита, занял первое место на городской олимпиаде по биологии. Если бы плохо учили, разве бы занял?!

– Прости, я не хотела. – А рисовала она дом, только не современный, а что-то старинное, кажется, на берегу реки. Или озера.

– Ты сама виновата, – сказал он зло и сам удивился своей злости. – Тут нормальные все.

– Нужно быть как все. Я понимаю. – Она говорила, не поднимая головы. – У меня просто не получается.

Что-то ведь случилось в ее жизни. Что там орала Януся? Что-то про то, что Эльзин отец погиб по ее вине. Просто так орала или правду говорила? Если правду, то даже представлять не хочется, что там сейчас творится у Эльзы на душе. Представлять не хочется, а спрашивать как-то неловко. Да и не его это дело.

Поэтому вместо расспросов Никита сказал:

– Здесь тебя больше никто не обидит.

Она оторвалась от своего рисунка, посмотрела на него очень внимательно, словно видела впервые, а потом сказала:

– Спасибо, Никита, но я здесь ненадолго…