Врастая кровью

Зачем он здесь? Он не помнил. Всё, что казалось ясным — двадцать, тридцать? — минут назад исчезло. Распалось разрушенными нейронными связями, переварено ферментами и смешалось в бессмысленную жижу, постепенно заполняющую черепной свод, по закону, с которым со смертью близкого человека, умираешь и сам.

Степан зажёг фонарь. Воздух засветился. Шевелящиеся тени заметались по мшистым стенам. Подношения раскачивались. Голые корни отливали слоновой костью. Тело Вики, прикрытое складками палаточного полога, шевельнулось. Он замер, сдерживая слабое дыхание. Нет, показалось. Что-то с глазами, хотя роговица живёт ещё семьдесят два часа после остановки сердца. В свете фонаря бескровное лицо девушки отливало серебром…

Разве он любил её?

Какая теперь разница? Её, или женщину, родившую его на свет. Любил со всей силой нерастраченной сыновней привязанности, и копившейся год да годом ненависти брошенного ребёнка…

Так или иначе, всё свелось к способности отдавать… Хотя бы и жизнь. Толку, правда, немного…

Рот скривился в усмешке и застыл.

Может, надо попросить? Дотронуться до белых костяных змей, сжать волокнистые хвосты умирающими пальцами, и пустить оставшуюся искру под корявую кожу до самой последней иглы, царапающей небо. Попросить и слушать, слушать…

«Не проси много, твоё желание может исполниться».

Голос отца состарился, как надтреснутый шёпот тельмучина в Узелках, но звучал так же непреклонно и окончательно, как в последний раз. Эхо замерло в неподвижном воздухе — плотно, тяжело, — бери, режь его на куски, руби. Пальцы, почти потерявшие чувствительность, нащупали на поясе чехол со складным ножом. Не-е-е-т, не рубить… Ему тоже надо сделать подношение. В его теле осталось так мало жизни, что он запросто может не услышать ответ. Это должно быть что-то посерьёзнее обрывка полотна, он же не удачи в охоте хочет…

«Не проси много…»

К чёрту! Искалеченную ногу он не чувствовал совсем. Остальное тело казалось чужим, отдельным от потока остывающего сознания, и едва реагировало на команды. Степан опустил взгляд, выцарапывая нож из чехла, и… оторопело уставился на нелепый, чудовищно-гротескный бугор в паху.

Лезвие выскочило из рукоятки с маслянистым щелчком.

Нет, это не игра света и теней. Это…

Степан вспорол пояс штанов. Камуфляжная ткань пошла с хрустом, прорехой до середины бедра… Он сталкивался с подобным. Да, доктор, встречал… Это, конечно, не эрекция. Спастическое сокращение седалищно-кавернозных мышц, непосредственно переходящее в трупное окоченение… Чаще всего у лиц в реактивном состоянии. Как у него…

Через пару недель, когда гнилостные газы соберутся в лакунах пещеристых тел — всё будет выглядеть ещё хуже. Или нелепей.

Мутная слеза выкатилась на щеку. В сырых тенях зашевелились ленты, качнулись ремешки, щёлкнули бусы. Степан завалился набок и пополз обратно к Вике. Луч фонаря метался по сторонам, выстукивая на обнажённых корнях рваный ритм. В полосы света сыпались кусочки коры и слюдяно поблёскивали. Главное, не просить много — нитка холодной слюны тянулась к подбородку, — ровно столько, чтобы хватило наказать…

Он принялся срезать одежду с тела, стараясь не смотреть на расплывшиеся полушария грудей с торчащими чёрными сосками, голубоватую кожу в паутине багровых вен; не замечать лиловых пятен на предплечьях и бёдрах; синеву под ободранным лаком ногтей и холодный, белый блеск под едва сомкнутыми веками. Она следила за ним сквозь ресницы с неряшливыми комочками туши. Углы бледного рта прятали скверную улыбку.

Воздух в хижине загустел, в прорехи крыши сочилась темнота. Мох на стенах шевелился, дрожали нитяные волоски на белёсых корнях. Степан не чувствовал своего дыхания. Какие-то слова рвались из горла, потерявшего способность вытолкнуть их рта, и темноту вспарывало сдавленное мычание. Скрипели венцы сруба, на голый живот Вики сыпалась труха, которую он безотчётно смахивал деревянной ладонью… Всё. Только не останавливайся, не думай, не останавливайся… Степан быстро сделал два длинных надреза на своём бедре. Кровь едва выступила, чёрная, вязкая. Боли почти не было. Он чиркнул два раза поперёк, подцепил острием ножа полоску кожи, ухватил пальцами. Ямка стремительно наполнилась кровью, струйка роняла капли в чёрную хвою. Степан рванул кусок кожи вверх, обнажая трепещущее мясо…

Его подношение. Слезы текли быстрее: не то от боли, которую он не чувствовал, не то от предстоящего ужаса. Глаза почти ничего не видели. Свет фонаря слабел с каждой секундой.

Он махнул рукой, захлёстывая ближайший корень мокрой, кровяной петлёй, желтеющей остатками жировой ткани. Отпустил, с удовлетворением наблюдая, как его жертва втягивается в общее мерное раскачивание, шевеление, дрожь… и навалился на труп, глухо мыча проклятия вперемешку с мольбами.