Врата Анубиса

Внезапная мысль потрясла его. «Боже мой, – подумал он, – но если я останусь здесь и проживу свою жизнь как Эшблес – к чему пока что все идет, – значит, стихотворения Эшблеса не писал никто! Я перепишу их по памяти, прочитав в свое время в собрании сочинений 1932 года издания, и мои экземпляры перепечатают в журналах, откуда их надергают для собрания 1932 года! Получается замкнутый круг! Я… выходит, я и отправитель, и адресат в одном лице».

Он отогнал эти мысли, от которых начинала кружиться голова, встал и подошел к окну. Отдернув занавеску, он выглянул во двор, забитый почтовыми и пассажирскими дилижансами. «Интересно, где сейчас Байрон? – подумал он. – За это время можно было купить сколько угодно кларета. Мне не помешала бы пара стаканчиков – может, тогда я смогу заставить себя обдумать несколько вопросов… например, что станет с ка Байрона – скорее всего ему положено исчезнуть, поскольку мне не известно никаких исторических свидетельств его существования. Впрочем, утром он говорил, что собирается завтра навестить старых друзей. Как он тогда исчезнет? Стареют ли ка? Или умирают?»

Он вновь задернул занавеску, и почти сразу же в дверь постучали.

– Кто там? – осторожно спросил он, подходя к двери.

– Байрон, с напитками, – послышался оживленный голос. – А вы кого ждали?

Дойль отодвинул щеколду и впустил его в номер.

– Далеко же вы ходили за этим.

– Пришлось дойти до Чипсайда, – кивнул Байрон, водружая на стол сверток в промасленной бумаге, – зато результат налицо. – Он сорвал бумагу. – Вуаля! Горячая баранина, салат с лобстерами и бутыль – как клятвенно убеждал торговец – бордо… – Его лицо застыло, вытянувшись. – Стаканы! У нас же нет ни одного стакана.

– Нет даже черепа, чтобы пить из него, – согласился Дойль.

Байрон ухмыльнулся.

– Вы читали мои «Часы Досуга»!

– Неоднократно, – искренне признался Дойль.

– Будь я проклят! Ладно, никто не мешает нам пить из горла по очереди.

Байрон огляделся по сторонам и заметил стопку бумаги на столе.

– Ага! – вскричал он. – Поэзия? Ваша, признайтесь?

Дойль улыбнулся и неодобрительно пожал плечами:

– А чья же еще…

– Можно?..

Дойль смущенно отмахнулся:

– Извольте…

Прочитав первые несколько страниц – и, как заметил Дойль, оставив на них следы жирных от баранины пальцев, – Байрон отложил рукопись и с подозрением глянул на Дойля.

– Это ваш первый опыт? – Он ловко выбил пробку и приложился к горлышку.

– Гм… да. – Дойль принял заметно опустевшую бутылку и отпил глоток.

– Что ж, сэр, пожалуй, в этом заметна некоторая искра – хотя здесь и хватает модной невнятной мистики. Впрочем, в наше время на поэзию нет особого спроса. Я предпочитаю действие – в мае я переплыл Геллеспонт, от Сестора до Абидоса, и горжусь этим куда больше, чем любым из своих литературных достижений. Дойль улыбнулся:

– Если уж на то пошло, я с вами согласен. Я бы гордился куда больше, если бы мне удалось смастерить приличное кресло – такое, чтобы все четыре ножки были одинаковой длины. – Дойль сложил рукопись, обернул ее сопроводительным письмом, надписал адрес и, накапав немного воска со свечи, запечатал сверток.

Байрон понимающе кивнул, начал говорить что-то, замолчал, а потом быстро спросил:

– Кстати, кто же вы такой? Я не имею права требовать ответа, я и так по гроб обязан вам за то, что вы застрелили тогда этого чертова цыгана, – еще чуть-чуть, и со мной было бы покончено. Признаюсь, мне просто чертовски любопытно. – Он чуть застенчиво улыбнулся и впервые стал тем, кем он был на самом деле, – двадцатитрехлетним юношей.

Дойль отхлебнул вина и поставил бутылку на стол.

– Ну, по моему акценту вы уже, наверное, могли догадаться, что я американец. Я прибыл… сюда… послушать лекцию Сэмюэла Кольриджа и застрял здесь из-за этого чертова доктора Ромени… – Он замолчал, ибо ему показалось, будто он услышал за окном какой-то стук, похожий на шаги. Он подумал, вспомнил, что они сидят на третьем этаж, и продолжал: – И я отбился от группы туристов, с которой попал сюда, и… – Он снова помолчал, начиная ощущать действие алкоголя. – Ох, черт, Байрон, я расскажу вам всю правду. Дайте только сначала еще вина… – Дойль сделал большой глоток и с преувеличенной осторожностью поставил бутылку. – Я родился в…

Окно и дверь одновременно разлетелись, окно – стеклянными осколками; дверь – щепками, и два здоровенных и страшенных мужика ввалились в номер и тут же вскочили на ноги. Стол перевернулся, сбросив на пол еду и лампу, и в наступившем полумраке в номер набивались все новые люди, спотыкающиеся об обломки и набивающие шишки о дверь, висевшую на одной петле. Лужица, вытекшая из разбитой лампы, занялась голубым пламеНем. Дойль схватил одного из нападавших за шарф, сделал пару шагов и швырнул его в окно; тот врезался в раму, и на мгновение казалось, что он сможет ухватиться за канат, все еще болтавшийся перед окном, но его руки и ноги исчезли, и Дойль услышал отчаянный удаляющийся вопль.