Врата исхода нашего (девять страниц истории)

Мудрый острослов, прирожденный комедиант, монументальный и подвижный, грустный и лучезарный, с тепло подсвеченными выразительными глазами, одинаково готовый до исступления работать и до самозабвения веселиться.

«Скажи, — спрашивал он, глядя на Москву сверху, с Воробьевых гор, — ну почему эту всю красоту видишь именно сверху?! Ведь там, внизу, это обычные будни! А отсюда — праздник! Только подумать — от будней до праздника — всего и надо, что самому приподняться!»

Еще живой, король знал, что за ним следят. Еще живой, король чувствовал тревожное приближение беды. Еще живой, король остерегался ходить вечерами по тусклым московским улицам.

Как будто от них можно было уберечься!

«Человек, — писал он, — никогда не живет один. Человек живет всегда рядом с кем-нибудь и для кого-нибудь. Только смерть несет полное одиночество, и поэтому человек боится ее. В смерть каждому приходится уходить одному. В этом трагедия боязни смерти».

В последние годы жизни ему постоянно снились собаки, которые его разрывают. Он метался ночами, просыпался со страшными криками.

В последние месяцы жизни он часто повторял своим актерам, печально и беспомощно: «Как вы тут без меня останетесь?!..»

В последние дни перед Минском он побывал, как прощался, у всех своих друзей.

В последний вечер, перед последней дорогой, он выпил с друзьями половину бутылки водки. Вторую половину они договорились допить после егс возвращения.

Последние его слова на прощание:

— Как мне не хочется ехать!

«Виновных нет, поверь, виновных нет…»

2

«В том мало смеху, что уходит шут.

Вас тоже в жизни перемены ждут».

Сначала они убили короля Лира.

Они убили в Минске короля Лира, и забота о театре перешла к королевскому шуту. А с ней и ощущение надвигающейся беды. А с ним — дневной и ночной ужасы.

Весь год шуту было страшно. Он чувствовал, что за ним следят. Он остерегался ходить вечерами по улицам. Он прекрасно знал, что король погиб не в автомобильной катастрофе. Он хорошо помнил его обнаженное тело, чистое, не поврежденное, со ссадиной на правом виске. Ему, шуту, было страшно: и театре, на улице, дома, под одеялом.

Ах, какой он был когда-то: легкий, подвижный — чудо! Какой он был в лучшие свои времена! Стройный, изящный, мягкий и человечный — море обаяния! Как он взлетал невесомо в танце с платочком! Как говорил, убежденно, взахлеб: «Свадьбы будут! И народ будет! И у нашего народа еще большие праздники будут!»

Это был добрый шут, мягкий и отзывчивый, беззлобный и обаятельный, который только на сцене притворялся злым. Он даже заикался в жизни, будто вечно стеснялся чего-то, и не его слабым плечам было вынести этот горб ужаса.

К концу года у шута развилась психическая болезнь. Навязчивая идея. Мания преследования. Когда за ним ходили двое, ему чудилось, что их — пятеро.

Весь долгий-предолгий год он ждал неминуемого ареста и медленно сходил с ума. Безысходные глаза. Конвульсивные движения. Землистый цвет лица.

Говорят, его вызывали куда-то. Запугивали. Предупреждали и запрещали. Не в силах справиться с тревогой, он приглашал близких друзей, кормил, поил, хотел, видно, выговориться, поделиться страхом, разложить на всех поровну. Друзья сидели допоздна, друзья ждали признания, но он молчал. Не мог сказать. Не решался. Они уходили домой грустные, встревоженные, в бесконечной к нему жалости, он оставался наедине со страхом.

Потом шут лег в больницу. К друзьям-врачам. В чистую и светлую палату. Страхи остались там, за воротами. А здесь — его лечили. Его лечили сном. Непрерывным, освежающим сном. Успокаивали расшатанные нервы.

В истории болезни записали: фамилия — Зускин, имя — Вениамин. Вениамин Зускин, шут-еврей.

Его увезли в тюрьму прямо из палаты. В сонном состоянии. Счастливого и беспомощного.

Кто знает, где он проснулся? В какой камере? За какими стенами? Что за свиные рыла склонились над ним?

Какой Гойя сумеет изобразить сладостные его сновидения и жуткую явь пробуждения?!

Какой Кафка опишет ужасы его смятенного, всколыхнувшегося ума?!

О нем не написали в газетах, не сказали по радио. Только актерам объяснили кратко, по тем временам популярно: «Враг народа».

Потом, в далеком будущем, назовут семье день его казни: 12 августа 1952 года. Потом, в далеком будущем, при открытии памятника на могиле Михоэлса, вдова одного расстрелянного скажет другой вдове: «А у нас с тобой даже камушка нет…»

Ни камушка, ни могилы… Вот он был, королевкий шут, — легкий, изящный — море обаяния! — вот его и нет. И больше никогда не будет…

«В том мало смеху, что уходит шут…»

3

«Вас тоже в жизни перемены ждут…»

Год начался, как небо обвалилось.

Год тысяча девятьсот сорок девятый…