Врата испуганного бога

Механизм тщательно продезинфицировал ранки, оставленные иглами, удалил следы крови и залил места проколов желтоватой прозрачной массой, быстро густеющей на воздухе. Последовавший за операцией анализ состояния спящей протоплазмы показал, что все прошло идеально и восемьдесят два процента говорит за то, что существо выживет.

Процентов этих было более чем достаточно.

При шансах на выживание, равных пяти десятым от единицы и ниже, автомат запускал режим полной дезинфекции хирургической камеры, бесстрастно разрушая находящиеся в ней крупные биологические массы.

* * *

— Темно становится, — сказала повитуха, выглядывая в окно.

Светящийся туман заметно тускнел, предметы таяли в надвигающемся сумраке, а в покосившемся деревянном птичнике умолкли все, и даже скандальные хорки уснули, затолкав глупые свои головы под красивые крылья с оперением стального цвета.

— Девочка… — пробормотала роженица во сне.

— Девочка, девочка! — раздраженно передразнила ее повитуха. — Заладила!

Жреца все не было. А повитуха не могла уйти из этого дома, не дождавшись слуги Последнего, и не получив от него положенной платы. Жрец мог вернуться с ребенком, и тогда повитухе платили много. Жрец мог вернуться один, и в этом случае повитухе доставалось вдвое меньше — точно это она была виновата, что ненасытный Последний принял на этот раз предложенную ему жертву.

Но такого, чтобы жрец не вернулся вообще — на памяти повитухи еще не было.

А если он забыл о плате?

А если он сразу отправился в свой город, убедившись, что жертва пришлась богу по вкусу?

А как же тогда — она?

Ведь трудилась же, и тяжело трудилась — вон, какие роды у этой чумазой бабы случились…

Сначала повитухе хотелось заплакать. Потом, обозлившись на весь свет, она решила плюнуть на эти драные деньги и идти домой. Но в последний момент денег стало жалко невыносимо, и повитуха осталась, метко швырнув головной платок на стоящий в углу кованый сундук и страшно скрипя зубами.

Платок таки съехал на пол, пришлось идти и водружать его на место.

Мужик молча сидел на лавке, угрюмо уставившись в пол, и беспрестанно шевелил пальцами босых ног.

Дети сгрудились в углу комнаты, уцепившись друг за дружку тонкими ручонками. И тоже молчали.

Повитуха вздохнула.

— Эй, тумтук, слышишь?

Мужик поднял голову.

— Еда у вас в доме есть?

Мужик отрицательно покачал лысиной.

— А чем детей кормить собирались?

— Готовить надо, — с напряжением выдавил отец семейства. — Я сейчас…

— Сиди уж, — махнула рукой повитуха. — Готовщик недоношенный. Крупа есть какая?

— Там… — мужик указал в сторону тяжелого деревянного ларя.

В ларе обнаружилась не только крупа, но и солидный кусок желтоватого соленого сала, завернутый в чистую тряпицу.

— И то… — удовлетворенно пробормотала повитуха, растапливая сильно закопченную печь.

Огонь облизал сухие щепки и жадно перекинулся на суковатые поленья, которые вскоре начали лопаться вдоль волокон, издавая громкий неприятный треск.

В кастрюле зашипели кусочки жарящегося сала.

Каша получилась на славу. Что мужик, что дети его уплетали варево за обе щеки, чуть не урча от удовольствия. Да и повитуха отдала остаткам блюда должное, загодя, правда, припрятав и для роженицы большую миску, полную рассыпчатой жирной каши.

На середину двора, гремя звеньями ржавой цепи, выбрел понурый шаграт с обвисшими ушами, задрал острую морду к небу и отчаянно завыл.

— Что ж он так воет-то? — спросила повитуха, разглядывая дно опустевшей миски. — Он у вас всегда так воет?

* * *

Повинуясь Голосу, жрец взял неподвижное детское тельце из распахнувшейся пасти пылающего алтаря, закутал его в пеленку и направился к выходу из святилища.

Куб выпустил его на плато и вновь замкнул стену.

Глаза жрец открыл уже в горах, стоя на тропинке — в том самом месте, где настиг его Голос Великого Последнего.

Оступаясь и оскальзываясь на сыпучих камнях, он двинулся вниз, к ущелью и к реке, бегущей по дну ущелья.

Последний не принял принесенной ему жертвы, но жрецу было все равно.

Он давно уже устал радоваться и огорчаться.

Пусть радуется эта деревенская баба — если еще не разучилась.

Ноги двигались сами по себе, вымеряя змеиную тропинку, глаза отмечали редкие движения, прорисовывающиеся в светящемся тумане — ни одной человеческой фигуры, только зверье, испуганно бегущее по норам.

Скоро начнет темнеть.

Но и это — неважно.

Важно успеть до темноты пересечь ущелье по чертову подвесному мосту. В темноте легче оступиться и не удержаться на раскачивающихся досках — или, того хуже, упустить в пропасть ребенка.

А за такую провинность Благой Поводырь накажет жреца так, что смерть станет за радость.

Перед подвесным мостом жрец остановился, положил новорожденную на плоский теплый камень, опустился на землю лицом вниз и начал молиться, прося Последнего о спасении. Много не нужно, думал человек, быстрым шепотом произнося слова молитвы, только бы переправа выдержала…

Завершив молитву, жрец встал, поднял ребенка и привычно коснулся пальцами губ и век. Постоял с закрытыми глазами в ожидании, но Голос не откликнулся.

Человек вздохнул, открыл глаза и шагнул на мост.