Врата испуганного бога

Наскоро ополоснув руки в мыльном растворе, она пригладила ладонями волосы, застегнула пуговицу на комбинезоне и помчалась в административный корпус.

Бригадир Бояринов, взмыленный, голодный и озабоченный расстегивал на себе капитанскую сбрую, намереваясь принять душ и перекусить перед визитом на “Стратокастер”. Сбруя состояла из пяти метров сложным образом переплетенных ремней, на которых были крепко и удобно подвешены различные капитанские приспособления мобильной связи и управления, необходимые для успешного капитанствования из любой точки пространства “Ямахи” и окрестностей. Весила сбруя немало, в личных апартаментах Дан Бояринов никогда ее не носил; вопреки инструкции не собирался мыться в ней и сейчас, во время аврала.

Без стука распахнувшаяся дверь хлопнула бригадира Бояринова по спине так, что он со сдавленным мэканьем шарахнулся плечом о переборку и выронил на пол кобуру с пугачом, каковую собирался повесить на гвоздик в гардеробе подле двери. Ворвавшийся в кабинет тайфун, облаченный в измятую и перепачканную инженерную робу, метал молнии и яростно сверкал огромными синими глазами.

— Что это ты от меня, капо ди тутти, твою мать, капи, шарахаешься, как от бешеной собаки? — спросила Энди Костанди прокурорским тоном. — Опять сбежать решил? Весь день ты от меня, кэп, прячешься.

— Я был занят, — с кротостью неимоверной сказал бригадир Дануприцатус Бояринов. — Аврал у меня на борту.

— Аврал у него, пся крев! — заявила Энди, которой превеликих трудов сейчас стоило не разреветься. — Аврал у него! А ребята там загибаются в мешке том клятом! А он тут шарахается!

— Я? — Я — шарахаюсь? Да ты мне дверью так засветила…

— И правильно! Если бы знала, еще сильней бы засветила! Какого дьявола ты ничего не делаешь, чтобы ребят вытащить? Где ты был?

Бригадир Бояринов поднял кобуру с пугачом и аккуратно водворил ее на положенное ей место. Потом огладил костюм, пришедший во время удара о переборку в некоторый беспорядок, посмотрелся в зеркало на дверце гардероба, прикрыл дверцу и направился к своему столу.

— Мама… — начал он.

— Кто мама? Ты — мама? Да ты папой-то никогда не будешь!

— Понимаешь, Энди, птичка, я сейчас немножко тоже занят, мне бы душ принять да покушать. А то меня мама Ларкин звала, так надобно же соответствовать, не так ли? — терпеливо сказал бригадир. — Ты не позволишь?

— И ты мне даже и двух слов сказать не успеешь, черная рожа, пся крев!?

— Да, Энди, выходит что так. И оцени, будь добра, какой я сейчас добрый, кроткий, как долго я не ругаюсь матом, оцени, птичка Энди, милашка, что я не сажаю тебя в карцер за неуставное обращение к командиру корабля, не расстреливаю за распространение паники перед строем, и вообще, чего я тебя, истеричку, слушаю?

По щекам Энди потекли слезы.

— Что с “Калигулой”, Дан, милый?…

— Не знаю я, что с “Калигулой”! — заорал Бояринов. — И прекрати здесь мне тут сопли по стенам развешивать! Грудастая ты стерва, нахваталась словечек, пся, бля, крев, видите ли!

Все-таки Дан Бояринов сорвался. Название погибшего, неизбежно погибшего, конечно же, погибшего, штурмовика, щепатой доской вставшее Бояринову поперек черепа в момент взрыва на Погосте, вызвало, наконец, у него нервный спазм. Впрочем, он склонен был этому радоваться. Лучше сорваться сейчас, выораться и выругаться. Он набрал полную грудь воздуху, но получилось немного не так.

Слезы на щеках техника Костанди высохли, словно не было их, она легко подошла к столу бригадира и крепко ухватила его за отвороты рубашки и, не особенно даже напрягаясь, вытащила из-за стола. Точнее — перетащила над столом. И бригадир повис. Совсем как Мбык Маллиган в самом начале нашего правдивого и увлекательного повествования, с той лишь разницей, что Бояринов висел головой вверх.

— Если ты, старый педрила, — сказала Костанди наблюдая за выражениями лица Бояринова снизу вверх, — еще раз повысишь на меня голос, или грязно меня обругаешь, я тебя пополам порву. Понял?

— Понял… — прохрипел Бояринов. — Поставь меня на пол. Тварь двужэйная.

— Я подумаю, — сказала Энди.

— Пожалуйста, — попросил Бояринов. — Кошелка дешевая.

— Уже лучше, — саркастически похвалила Энди и выполнила просьбу начальства. — Живи.

Дан Бояринов сглотнул, потер шею и вернулся на свое место, которое несколько секунд назад покинул столь экстравагантным способом.

— Энди, — сказал он, — я действительно не успел тебя предупредить. Ты же знаешь Маму Ларкин… А мне многое нужно было увидеть самому. Я летал к трах-тадах оболочке этого мур-мур-мур мешка, пробел, пробел, накрывшего Погост. Зонды пускал.

— Данчик, ничего? Ни писка, ни шороха?

— Нет, дорогуша. Ни писка, ни шороха. Зонды гаснут под оболочкой мгновенно, теряют управления и отскакивают. Большой телеспутник ткани мешка не пробивает, а ты говоришь — писк, шорох… Пытался лазером посветить — гаснет… Свет сворачивается. Киберы воют. У людей голодные обмороки — повально, бог его знает почему… Я отозвал всех. Ближе чем на десять секунд подходить к мешку нельзя. Вот что я знаю, вот, Энди. И весь, траханный и так и эдак, сказ.

Бояринов покосился на Энди.