Врата Изгнанников

Вейни промолчал. Он почти ничего не понял, когда Моргейн рассказывала ему о первой катастрофе, о том, как кел сделали ворота и заставили время течь не туда, пока Небеса не вмешались и не направили его опять вперед, как оно должно течь, и только ворота остались живыми и могущественными, и продолжали изливать свою магию (свою силу, настаивала Моргейн, не будь суеверным) в миры, где жили кел.

— Ты не понимаешь.

Вейни печально кивнул. — Да, не понимаю.

— Я не знаю точно, — сказала она. — Но меня волнует имя. На том, древнем, языке Скаррин означает чужой. Иноземец.

Уже сгустилась темнота. На небе появились первые звезды. Содрогнувшись, он сделал знак, оберегающий от злых духов.

— Таким был мой отец, — внезапно сказала Моргейн.

Он посмотрел на нее, как если бы перед ним открылась пропасть, в глазах все потемнело. Однажды она назвала имена своих товарищей, погибших еще до того, как родились он, его отец, и отец его отца.

Но она никогда не говорила о своих родственниках. Она всегда переводила разговор на непогоду, лунный свет или говорила о его собственном народе.

Я не кел, да, это она повторяла все время. И однажды сказала: Я халфлинг.

— Ты говоришь, что этот Скаррин — из твоего рода?

— Нет, я не знаю.

— А твой отец, кто он?

— Враг. — Не глядя на него она бросила еще один камень в потемневшую воду. — Все это было не в твоем мире. И он мертв. Давай спать.

Но он не хотел сходить с этого пути.

— Он был кел, с твоей точки зрения, — неохотно продолжала Моргейн. — Пускай покоится с миром. Сейчас это не имеет никакого значения. Его звали Энджурин. Ты услышал его имя. А теперь забудь, навсегда. Я ничего не знаю об этом Скаррине, но мое имя может насторожить его, заставить изменить свои планы.

Он задохнулся, потом опять глубоко вздохнул, крутя в своих пальцах стебельки травы, и уставился на свои руки. Долгое время никто из них не произносил ни слова.

Наконец он пожал плечами. — Завтра я разведаю местность, — сказал он, возвращая мир, чтобы ей стало легче, насколько возможно. — Когда пойду за травой для лошадей. Быть может есть что-то за этими холмами.

— Да, — сказала она и, подвинувшись, оперлась плечом о его спину. Он облегченно вздохнул и подставил ей всю спину. — Но лучше мы оба…

— Я. Неужели мы должны пугать любую птицу или кролика между собой и Мантом? — Опять знакомое чувство нависшей катастрофы сжало горло, заставило содрогнуться, и он почувствовал, что должен идти. — Я пойду.

— Пешком?

— Нет, поскачу прямо по ручью. — Он вздохнул, невольно хмурясь под весом ее тела в кольчуге, и посмотрел на первые звезды, появившиеся на небе. — Мы должны отдохнуть, — угрюмо сказал он.

— Ты злишься?

Он опять задохнулся, и повернулся к ней лицом. Да, вот что он хотел сказать. Но она глядела на него серьезно и ласково — очень редкий взгляд! — и он заколебался, не желая обидеть ее.

Она никогда не изменялась, всегда беспокойная, неспособная отдыхать, как будто какая-то темная сила всегда гнала ее вперед.

И она всегда прорывалась через все преграды, иногда чудом — всегда быстрее, чем ожидали ее враги, всегда раньше и не там, где они ее ждали.

Она может свести с ума самого нормального человека.

— Вейни? — спросила она.

— Что еще? — резко спросил он.

На какое-то время она замолчала, потом подвинулась обратно и посмотрела на него раненым взглядом, который прострелил его насквозь и смешал все мысли.

Небеса знают, она посмотрела не на мир, нет. На него. Только на него. Он стал для нее всем миром.

Вейни встал на ноги, срезал несколько цветов, росших радом с ним, опустился на колено и церемонно предложил ей бедный букет, все цветы на ночь закрыли бутоны. Только что срезанные, они сильно пахли травой и весенними лилиями, запах, который — Небеса знают почему — напомнил ему детские скачки на коричневом пони.

Она посмотрела на него в упор. Уголки рта изогнулись, она осторожно взяла цветы, пальцы погладили его руку. — Это все, что ты мне предлагаешь?

— Да, — сказал он, выведенный из равновесия собственной глупостью: она всегда была лучше его в том, что касалось слов. Но, внезапно подумал он, она же не восприняла его букет, как шутку — а может наоборот, он запутался и уже не знал, что думать; как всегда между ними. В отчаянии он пожал плечами и, заведомая чушь, сказал — Если хочешь, я могу найти другие, получше, если пойду вдоль ручья. Тогда я могу принести тебе целую охапку.

Ее глаза сверкнули, потом стали серьезными, она медленно встала на колени, обняла его за шею, и мир стал таким же легким и воздушным, как запах цветов.

— Сделаешь это завтра, — сказала она после долгого мгновения молчания, и начала медленно расстегивать пряжки его брони, как делала сотни раз с самыми разными целями.

Подменыш соскользнул со своего места и с грохотом упал туда, где лежали их плащи и одеяла. Моргейн не глядя протянула руку и положила драконий меч позади них, рукояткой к себе, и освободила волосы, сняв костяную заколку.