Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы

Это был наградной кортик – Почетный кортик кригсмарине, украшенный бриллиантами, с золотым эфесом и дамасским клинком. Всего их было сделано, кажется, полсотни, и награжденные были наперечет, ведь кортики вручал, по уставу, лично командующий немецким флотом. И эта вещь никак не могла оказаться у французского отставного офицера! Немецкие жандармы не были знатоками флотских наград, но, не разъясняя причины, предложили мне сойти, вежливо предложили, «формальность, месье, уладим – и поедете следующим». А Мари поехала дальше одна – слава богу, немцы не поняли, что мы были вместе! Затем приехал немец-флотский, увидел кортик – и для меня начался ад!

Не верьте, что попав в гестапо, можно молчать. Меня сломали через сутки. Я рассказал всё, что знал, про всех – и про Мари тоже, надеясь, что она уже в Женеве! Странно, но немцы не знали про ее ранение – а ведь в квартире осталась ее кровь, и полотенце, и бинты! И окровавленный меч – это лишь в фильме она носит катану в зонтике, ну как бы это было возможно, у японского меча клинок не только длиннее, но и изогнут, и спрятать его так, переделать зонтик под ручку-ножны, просто нельзя! И не было никогда сцен, где она, в секунду выхватив меч, рубит немецкий патруль или убивает их офицеров, подошедших к одинокой даме на вечерней улице – если бы всё было так ярко, просто и красочно, как в фильме! Но она сумела уйти в Швейцарию, в ее состоянии и не попасться – вот это был подвиг!

А у меня были очные ставки с теми, кого поймали. С Марсельцем, с Фернандо, с Легионером – и хочу верить, что не я первый заговорил, выдав всех. Слышал, что Иван был убит, пытаясь перейти границу в Швейцарию. Андре был арестован позже, уже в сорок четвертом. Про Родриго и Исабель ничего не знаю, но никогда после не слышал о них как о живых – хочу надеяться, что их не поймали, и они живут где-то, долго и счастливо. Как не вышло у меня.

Я не знаю, отчего меня не расстреляли – как всех моих товарищей. Может быть, считали более важной фигурой – если привезли в Берлин и допрашивали уже там. И каждый день я ждал смерти – ну а после пришли русские.

Блистательный Жан Марэ – это я в фильме. И полуслепой инвалид, неспособный сделать шаг без костылей – живу на пенсию от французского правительства, едва хватает на эту квартиру и чтобы не помереть с голода. И так шестнадцать лет – как закончилась война.

И Мари… Как я разыскал ее после, это отдельная история. Благодарю за всё еще одну святую женщину, Веру Аткинс[16]. Именно она вытащила меня из лагеря для «перемещенных лиц», куда я попал после репатриации от русских, находясь под подозрением, не был ли я перевербован сначала гестапо, затем НКВД. А после она же дала мне адрес Мари – перебравшись в Париж, я сразу написал ей. Это всё, что я мог сделать, ведь даже путь до продуктовой лавки давался мне с трудом. И моя Мари вернулась ко мне в сорок седьмом, и мы прожили вместе еще пять лет.

Тогда еще не умели делать хорошей пластики. Боже, что эти коновалы сделали с ее лицом! После той светской жизни, к которой она привыкла – сидеть со мной безвылазно в этой квартирке, умирая от скуки и безденежья! А я не мог дать ей того, что она заслуживает – видите, на кого я похож после гестаповских пыток? И она еще боялась, что я встречу другую, не изуродованную, и ее брошу! Кончилось тем, что она приняла яд и не проснулась. И всё было, как мы мечтали когда-то: «Вместе, пока смерть не разлучит нас». Ну, а я еще доживаю.

Вот, последняя наша хорошая фотография, сохранившаяся, несмотря на всё. Ривьера, август тридцать девятого. Мы молоды, красивы – и нет еще войны.

Лазарев Михаил Петрович.

Подводная лодка «Воронеж», 14 декабря 1943 года

«От диких фиордов, от гулких скал, от северных берегов. Норманнский ветер ладьи погнал, надул щиты парусов…»

Эта песня из нашего времени, запускаемая по корабельной трансляции при выходе в боевой поход (не на учения), уже стала нашей традицией. В отличие от «Растаял в далеком тумане Рыбачий…», которую сейчас, наверное, так же крутят на эсминцах, сопровождающих нас. Мы еще помним, что мы не отсюда, и хотим сохранить что-то из наших родных времен, чтобы напоминало нам о доме.

Но эта война – наша война.

Вместе выходим из Главной базы, курс на север, до изобаты триста, тут наши пути разделяются – на время. Эсминцы уходят на запад, пойдут привычным уже путем в шхерах, мимо Печенги, Киркенеса, Вадсо, Варде, Лаксэльва и до Нарвика – теперь у нас в дополнение к Печенгской и Порсангерской сформирована еще и Нарвикская ВМБ (для сухопутных поясню, что военно-морская база в данном случае – не синоним военного порта, а скорее аналог военного округа, со своей территорией ответственности и прикрепленными силами). Ну а мы, погрузившись, идем в Норвежское море, осмотрим там на предмет немецких лодок, встречаемся с эсминцами в установленной точке рандеву, и идем к острову Медвежий – встречать гостей.