Врата тьмы

Светло-зеленое одеяло — то самое светло-зеленое одеяло — выглядело как новое. Не было и намека на то, что несколько часов назад на нем умер маленький человечек по имени Александр. И Роланд готов был поспорить, что на простынях тоже не осталось никаких следов.

Том поднял голову с лап и глянул на свет.

— Я думал, ты убрался, — пробурчал себе поднос Роланд.

Том зевнул, облизнулся острым язычком, явно игнорируя предположения Роланда. Потом устроился во впадине между двумя подушками, как будто собрался остаться на ночь. И только легкое подергивание белого кончика хвоста говорило о том, что он все еще помнит о существовании Роланда.

Подавив искушение дернуть за этот пушистый флажок, Роланд заглянул в ванную — как и ожидалось, безупречный порядок — и вошел в большую комнату.

— Если хочешь, чтобы свет был потушен, — сказал он коту, проходя мимо, — можешь встать и выключить сам.

Ребекка наполовину высунулась из окна.

— Что ты делаешь?

Она выпрямилась и отвела с лица кудряшки.

— Ставлю молоко для малышей.

— Как?

Она терпеливо повторила.

— Понял. А зачем?

— Потому что они его любят.

Роланд глубоко вздохнул. А почему бы нет? Ему все равно придется привыкать в своей дальнейшей жизни к отсутствию объяснений.

— Ты уверена, что Адепт Света придет сюда? — спросил он.

— Конечно. Даже если Иван не скажет, кто его послал и не даст моего адреса — потому что не знает его, — у нас есть нож, он посланца притянет.

Это звучало разумно. Если подумать, то даже чертовски разумно, а до сегодняшнего вечера Роланд считал, что Ребекка и разум — понятия взаимоисключающие. Либо она оказалась умнее, чем можно было заключить из прежних наблюдений, либо он не так хорошо разбирался в ситуации, как ему представлялось.

«А то и все вместе», — если быть до конца честным.

На проходе, все еще застегнутая на «молнию», лежала сумка. Роланд носком туристского ботинка запихнул ее под стол. Нечего ей лежать посреди комнаты, где она может привлечь не только Свет. Он кинул подозрительный взгляд на землю в цветочных горшках.

Ребекка зевнула, и Роланд вдруг почувствовал сильную усталость.

— Я спать иду, — сообщила она. — Когда Свет придет, пусть меня разбудит.

Они оба считали само собой разумеющимся, что Роланд останется на ночь.

— Ты хочешь спать со мной?

Роланд захлопнул рот, глубоко вдохнул и твердо приказал себе выбросить из головы грязные мыслишки. Лицо у Ребекки было невинным и непорочным, как у ребенка: открытое, доверчивое, усеянное по носу и щекам трогательными веснушками — почти как на рекламном плакате. Зато тело… Тяжелые груди, соски просвечивают сквозь лифчик и майку, и поверху их окружия обсыпаны теми же веснушками. Ниже потрясающе тонкой талии широкие бедра, плавно переходящие в мускулистые ляжки. Чуть пухловата для этого века всеобщего похудения, но плоть тверда и формы в высшей степени женственны.

«Когда этот ребенок говорит «спать», то имеется в виду именно спать, развратник ты этакий. Ничего другого».

— Да нет, спасибо. Я здесь, на диване.

— Ладно. — Ребекка снова зевнула и направилась к кровати. — Спокойной ночи, Роланд.

— Спокойной ночи, детка, приятных снов.

— У меня сны всегда приятные.

Роланд усмехнулся. Он снова услышал Ребекку, которую знал всегда, и это помогло избавиться от видения форм новой, другой Ребекки. Он проверил, заперта ли дверь, вынул из футляра Терпеливую и выключил свет. Устроившись на диване, достаточно длинном даже для его шести футов, он стал подбирать спокойный мотив. Играть в темноте Роланд научился много лет назад.

Заскрипел матрас (Ребекка забралась на кровать), и раздался голос хозяйки:

— Подвинься, Том, не будь свиньей. Все место занял.

«Хорошо, что я не согласился. Чего мне сегодня только не хватало, так это драки с котом».

Руки сами выбрали мелодию, и он вдруг понял, что играет старый хит из «Айриш Роверс».

«Ну нет, — одернул он сам себя, уводя руки от этой мелодии. — Уж слишком это по теме».

— Темно тут сегодня.

Констебль Паттон высунулась в открытое окно полицейской машины и прищурилась.

— Тут всегда темно, — заметила она с раздражением. — Слишком много этих чертовых деревьев.

На этом участке легко было забыть, что они едут по центру большого города. Роуздейл-Вэлли-роуд шла по дну одного из многочисленных торонтских оврагов, и по обе ее стороны громоздились массивные деревья, они затеняли проходящий через их царство разлом и заслоняли редкие уличные фонари, недвусмысленно давая Человеку понять, что он всего лишь нежеланный гость — по крайней мере здесь.

— Гоночные фары, — буркнула Паттон. — Что нам нужно — так это гоночные фары.

— Слишком ты беспокоишься.

— Это ты слишком спокоен. — Она резко отвернулась от окна к напарнику. Эта пьеса была знакома обоим и разыгрывалась не реже одного раза в дежурство. Может быть, она слишком беспокоится, но для полицейского это лучше полного спокойствия. — Не забудь притормозить прямо перед мостом.

Констебль Джек Брукс усмехнулся, но улыбку скрыли пушистые усы.

— Думаешь, они вернутся?

Она пожала плечами.

— Кто знает? С бродягами никогда не поймешь. Одно я знаю — слишком здесь все пересохло, чтобы костры жечь.