Врата в бессознательное: Набоков плюс

Смена картин напоминает клип: то парус белеет в тумане моря (в дали), потом вдруг мы видим что-то вроде шторма: «Играют волны — ветер свищет, / И мачта гнется и скрыпит…», но при этом небо и море — голубые, и солнце ярко блещет.

Почему герой-парус хочет настоящей бури, ведь он может погибнуть? Почему его жизнь ему не дорога? Рассказчик в недоумении от странного героя: «Увы! Он счастия не ищет…».

Романтическому герою Лермонтова не нужен это мир. А какой нужен? А где же он, этот идеальный мир, если герой его не ищет? Почему он отказался от путешествия в тот прекрасный мир?

Может быть, он его уже нашел — и потерял навеки? И хочет заглушить морской бурей непереносимую тяжесть на душе, какие-то трагические воспоминания?

Через восемь лет Лермонтов напишет стихотворение «Из Гете», в затексте которого скрыт ключ к пониманию подоплеки более раннего «Паруса». Там описано противоположное по смыслу событие, происходящее на том же самом месте, но позднее.

Текст и фабульный слой затекста «Из Гете» — не столько про горные вершины и уставшего путника, сколько про Бога или ангела, который спешит на помощь человеку, сражается за него и вот-вот его спасет. Ты только подожди еще, немного… Успешное сражение ангела с многочисленным противником происходит в хрустальном (стеклянном) дворце, вырубленном в скалах. В том самом дворце, который когда-то захватывали враги в затексте «Паруса» (см. Приложение № 2).

Поиск упоминаний хрустальных дворцов (помимо известной со школьной скамьи дуэли авторов «Записок из подполья» и «Что делать?», дуэли, происходившей уже после жизни Лермонтова) вывел нас на мифологические, архаические представления об Арктиде (Гиперборее) [37].

Неужели эта древняя легендарная прародина индоевропейцев [7], [36], [37] отражена в двух стихотворениях мистика-Лермонтова? Тогда понятны и безмерное одиночество героя и его непреходящая скорбь: он на чужбине, он другой и никогда не обретет здесь счастья. Воспоминание о трагедии там обесценивает его жизнь здесь. («Я здесь был рожден, но нездешний душой», — пишет он в 1831 г. в стихотворении «Желание».)

Итак, лермонтовская «модель счастья» в «Парусе» внутренне противоречива: счастье было, и было в другом мире, а здесь поиски или воссоздание его невозможны. Поэтому за жизнь здесь не стоит особо держаться. (Гиперборейцы, согласно мифу, устав жить, просто бросались в море [7]).

Страсть к небесной бездне, космизм художнического сознания. Лермонтов и его Демон — небожители; небо — их любимая, обжитая обитель. (Гиперборейцы, кстати, по легенде, не просто парили в небе, но освоили околоземное пространство [7]).

К счастью, Лермонтов опроверг (через восемь лет) сам себя: нашел выход из непереносимой, психологически тупиковой ситуации — веру в то, что тебе помогут. Если не люди, то высшие силы.

Не лучше ли, поэтому, давать детям в хрестоматиях эти два стихотворения вместе?

Читатель как истинный и мнимый адресат литературного произведения

Поэт связан только с провиденциальным собеседником.

О. Мандельштам

Рассмотрение художественного произведения как места встречи субъектов, мультипозиционной, иерархической и многослойной системы, позволяет по-новому поставить вопрос о субъективных и объективных смыслах авторского послания. Поскольку, в отличие от текста, глубинные слои произведения, опредмечивающие внутренний мир автора (анаграмматический, «фабульный» и «архетипический») слои затекста, ныне не осознаются ни автором, ни читателями, а контроль затекста по смутному чувству ослаблен, постольку адекватность восприятия авторского послания адресатами является проблематичной.

Напомним: фабульный слой затекста — встающие за фонограммой, специально реконструированные исследователем образы «внешней» реальности, воплощающие реальность «внутреннюю»: истинные отношения, чувства, мечты и опасения автора (в том числе и те, о которых он сам не подозревает). Вряд ли Н. Некрасов опубликовал бы наиболее пафосные строки с призывом к революционной мести и героическому самопожертвованию, если б догадывался, что в затексте воплощено его стремление к комфортной, «вкусной» и размеренной жизни. Но не эти ли эти скрытые гедонистические мотивы сделали стихи столь популярными у читателей, отождествляющих себя с лирическим героем «Поэта и гражданина» (вариант 3а в Таблице № 6)? Читатель же думающий, способный вступить в диалог с автором, вряд ли автоматически соглашался с тем что «дело прочно, когда под ним струится кровь» — словами, еще и не подкрепленными соответствующей фонограммой-затекстом (вариант 3б Таблицы № 6).