Врата в бессознательное: Набоков плюс

Царь зверей представлен не хищником, не высшей властью, но смиренно ходящим под Богом. А, может, с надеждой спросим мы, вспомнив про высунутый язык, и немножко скоморохом? Или, уж на крайний случай, жрецом? Не отсылает ли герб к тем древним временам, когда высшая власть в племени принадлежала волхвам [87]?

Старательный исследователь берлинских маршрутов героев Набокова В. Н. Курицын заметил, что при хорошем знании трамвайных маршрутов можно прямой путь обратить в дугу, «загибающуюся к отправной точке» [74;297]. Трамвай, которым пользовался писатель Набоков, огибает некое пространство. Оно показалось нам пустым (незадетым, избегаемым трамваем). В других главах своей книги Курицын, действительно, отмечает: «Писатель не обязан заваливать центр смыслами — напротив, его следует оставлять пустым» [74;344]. Для чего? Чтобы впустить туда перечитывателя — ловца смыслов: «Это „пере“ запускает пронизывающие друг друга миры» [74;344].

Огибает пустое пространство; поэтому оно насыщается смыслами.

Помимо наклона появляется сложное предметное действие в некиих пространствах.

Но это не всё.

Исходник — прозвище Огибало (уменьшенное: Огибка) — означает, среди прочего, новгородский женский платок, покрывало типа хиджаба, обматывавший всю голову [32], [137]. А это вытаскивает на сцену народную тряпичную куклу с пустым лицом (чтобы ненужная, чужая душа не вселилась). Кукла-оберег сопровождала свою хозяюшку от рождения практически всю жизнь; кукла — двойник, хранитель главного — человеческой души.

Но и это еще не всё!

Архаичные сакральные постройки типа Стоунхеджа, как полагают, были созданы для воспроизведения «кругового движения, совершаемого душой при перерождении» [55].

Круговое движение = огибание сакрального круга. Взлёт в иномирье.

Прорыв.

Герой «Дара», отец Годунова-Чердынцева, «свободно путешествовал под флагом нереальной харизмы своей по самым закрытым для иностранцев местам Тибета» [74;327]. Это же делал в XIX веке не выдуманный Набоковым, а вполне реальный и европейски-известный Петр Чихачёв, родной внук Огибаловой.

Тибетцы принимали его за своего благодаря наследственному дару?

(Волхвы священных мест помогали душе покойного найти Ирий (Рай) [87;25]. Огибаловы жили на бывших капищах, а не просто в рощах и у вод, т. к. работали со старыми, вековой давности, покойниками. Очищали от негатива пространство и исповедовали давно умерших, но все еще мятущихся джехангиров-захватчиков своей земли. Но это уже тема для другой книги.)

Топологические, в сущности, фамилии: Набоков и Огибалов — и родовой топологический же дефект. Упасть, завалиться на бок или обогнуть (т. е. избежать) препятствие. Важно, однако, не это, но способность освоения нездешних пространств: «Искусство ‹…› тренирует те мышцы души, которые понадобятся Там, и после Преображения. Но Там — легко может так случиться — не будет верха и низа, а будет сплошной головокружительный полет ‹…›. „уровни“ — это не обязательно „над“ и „под“, н в „сторону“, и „внутрь“?» [74;349]. (Это не эзотерик пишет, а набоковед Курицын.)

Итак, нужно еще искусство как тренинг способностей! И третья фамилия, посредник между родами Огибаловых и Набоковых, — Назымовы. «Назым» — по-турецки «поэт». С помощью поэзии, художественного творчества осуществляется не только искупление родовой травмы, но и сам выход на сокрытую информацию. И полёт!

* * *

Потомки волхвов — это хорошо. Но не хватает для полного счастья, для всеохватной картины, для трепета полёта хотя бы одного скомороха.

«…В Минине конце церковные дворы Мини святого [церкви], того, что в Минине конце: ‹…› во дворе Огибало скоморох да его суседи Ивашко да Селиванко позема — гривна» (г. Руса. Отрывки из писцовой книги Шелонской пятины. 1497–1498). Цит. по: [130;211]. Гривна — это налог сего скомороха-рушанина.

К указанному времени прозвище (языческое, или «русское» имя, по Н. М. Тупикову [142;5]) уже стало фамилией. Обладатели этой фамилии, дети боярские, жили на другом конце Ильмень-озера и, скорее всего, скомороха Огибало не знали. Возможно, и он о них ничего не слыхивал.

Вряд ли он был из этого рода. Свое прозвище, вероятно, получил от плясок с платком, т. е. исполнения женской роли: «На одной из фресок — три пляшущих скомороха, причем один из них пародирует женскую пляску с платком в руке» [87;76]. (Это о фреске Софийского собора в Киеве (1037), действии давнем но, возможно, не исчезнувшем и через четыре века.)

Скоморох ведь гендерная (мужская) профессия, и женские роли должен был кто-то исполнять?

Так у потомков новгородских бояришек Огибаловых появился «двойник».

И жил он — нет, «кутить, так, кутить!» — на месте, описанном великой русской литературой. На странноватом месте.

И не он ли со товарищи сделал это место странным? Не репетиции ли (плясания, гудения, пения, скакания и прочие греховности и беснования) сотворили топос, явивший через четыре века Великого инквизитора, черта, Смердякова…