Враждебный портной

– Чаю, – незаметно вытер руку о краешек шелкового российского флага, установленного на деревянной штанге возле письменного стола, Каргин. Если в кабинете есть скрытая камера, подумал он, меня с позором уволят, покажут запись президенту. Хорош радетель за Родину и народ, скажет президент, еще, гадина, какие-то письма мне пишет… – Нет, лучше сделай два экспрессо, – передумал Каргин, – и… посиди со мной.

– Странный вы сегодня, – вышла из кабинета секретарша.

В приемной захрустела, перемалывая зерна, кофемашина.

Лицом к лицу лица не увидать, пришли на помощь умственно обессилевшему Каргину другие – уже не Пушкина – поэтические строки.

Но – на ту же, волнующую, если не сказать, сводящую его с ума тему.

Без лица, она осталась без… второго лица, в панике схватил со стола степлер и тут же швырнул его обратно Каргин. Она уже не человек, она стала такой, как эти… Бива и Выпь. Интересно, что там у них? У Выпи – болото, хотя нет, воздух, она же летит подстреленная, вдруг у нее там… выстрел? У Бивы – мох или… нить, которую надо вытягивать из земли, как тонкий веревочный корень? Мысли рассыпались, как разноцветные (правда, без кудрей) скрепки, которые Каргин зачем-то вытряхнул из коробки, где они мирно покоились не один год.

А потом он, наверное, заснул, потому что вдруг оказался в Мамедкули…

Ему одиннадцать лет.

Он приехал к деду на летние школьные каникулы. Вечер. Воздух начинает остывать, а листья на деревьях – оживать и шевелиться после жаркого дневного обморока. В этот час во дворе слышатся напоминающие бульканье крики горлиц. Они отдыхают на глиняном дувале перед броском на кукурузные поля, где их встречают чучела в драных халатах с вылезшей серой ватой, а иногда и выстрелы дробью, если мимо проезжает «Собачий ящик». Солнце опустилось в Каспийское море. Над крышами летит зеленый луч, в который зачем-то хозяйски втирается коршун, похожий на короткую черную, но с длинными рукавами рубашку. Позже Дима узнает, что астрологи, гадалки и прочие шарлатаны ловят этот загадочный, якобы летящий сквозь пространство и время зеленый луч специальной хрустальной сферой, откуда он (луч) не может вырваться и где он выпадает в осадок в виде мгновенных картинок будущего. В свое время таких картинок насмотрелся знаменитый Нострадамус, сумевший каким-то образом подчинить себе загадочный луч. Присутствие же коршуна внутри зеленого луча первым отметил Леонардо да Винчи. Если верить его воспоминаниям, коршун прямо по лучу, как по нитке, спустился к колыбели, где лежал младенец-Леонардо и мазнул его (почему-то хвостом, то есть как-то странно извернувшись) по внутренней поверхности щек. С широко разинутым ртом, получается, лежал младенец, видимо, в ожидании кормежки.

Преферанс начнется позже, а пока дед принимает в узком без окон кабинете пациентов, точнее пациентку. Едва только Дима увидел ее в окно, неслышно скользнувшую с улицы к Порфирию Диевичу в кабинет, неведомая сила повлекла его, неслышно ступающего, часто дышащего и почему-то сильно вспотевшего, к замочной скважине в двери кабинета. Эта дверь, в отличие от обитой черной кожей входной, никогда не запиралась, а если и запиралась (когда-то), то огромным ключом, который был давно потерян. Помнится, Диме пришла в голову дикая мысль, что ключ от этой двери – шпага Мефистофеля, и он вогнал ее в замочную скважину, а потом долго не мог вытащить. К этой скважине и приник Дима, смиряя тяжелое, словно сердце превратилось в гирю, сердечное буханье.

«К свету», – дед включил черную, на толстой гнутой ноге настольную лампу.

Дима увидел его обтянутую рубашкой спину. Дед повернулся к этажерке, где на полках стояли флаконы, пробирки, железные коробки, в которых он кипятил на плитке шприцы и другие медицинские приспособления.

Женщина тем временем нагнулась, спустила трусы, подняла белое в горошек платье. Под шапочкой волос Дима как будто увидел маленькое лицо – задумчивое, немного встревоженное и растерянное. Самое удивительное, что когда он поднял глаза, то увидел, что с точно таким же выражением лица женщина смотрит на деда – стыдясь, но с надеждой. Потом Дима увидел в руках Порфирия Диевича деревянную палочку. Такими палочками врачи давили ему на язык после того, как Дима по их просьбе широко разевал рот и неохотно выдавливал из себя: «А-а-а!» Дед быстро, так что Дима толком ничего не успел рассмотреть, махнул между женских ног палочкой, снова отвернулся к этажерке. Женщина подняла трусы, опустила платье.

«Я взял мазок, – сквозь шум льющейся воды (Порфирий Диевич мыл руки) расслышал Дима. – Завтра посмотрю в лаборатории, но думаю, все будет в порядке. Впредь будьте осторожны и передавайте Георгию привет. Нет-нет! – отодвинул положенный на стол конверт. – Прошу вас, уберите! Мы с ним обо всем договорились. Позвоните мне завтра утром на работу».

Дед отомкнул входную дверь, выпустил женщину на улицу.