Враждебный портной

Пиджак напоминал рельефную географическую карту. Но не радующую глаз утиную или кабанью охоту – с заходящимися в азарте собаками, внедорожниками на поляне, людьми с дорогими ружьями в изысканном камуфляже, дымком над бревенчатой топящейся банькой, накрытыми в предбаннике столами – увидел Каргин на хамелеоньей поверхности карты. Он увидел там унылый русский сельский пейзаж: разрушенные избы, поваленные заборы, опавшие листья, сгнившие на земле черные яблоки, голые, как плети, деревья, низкие серые облака, размытые грунтовые дороги, заросшие подлеском поля. Безлюдье. Тут шла другая – невидимая, масштабная и всеобъемлющая – охота – на народ. Он определил цвет пиджака. Это был цвет бесприютности, тоски и… беспробудного под шум дождя и свист ветра сна в холодной черной с пауками избе.

– Давно о таком мечтал, – надел пиджак Каргин. – В нем хоть на охоту, хоть… в клуб (какой еще клуб? – ужаснулся собственным словам), хоть на пикник.

…Палыч оценил обновку начальника уважительным кивком:

– Вы в нем, Дмитрий Иванович, как патрон в стволе.

– Теперь бы только не промахнуться, – пробормотал Каргин.

– В кого прицелились, Дмитрий Иванович? – поинтересовался Палыч.

– И не проспать, – добавил Каргин. – Величие, оно такое… Чуть заспался и… ищи-свищи.

– Завтра с утра? Во сколько? – забеспокоился Палыч.

– Считай, что уже, – посмотрел на памятник Лермонтову Каргин. – Иду по следу.

Лермонтов стоял на постаменте, как восклицательный знак посреди хаоса, безволия и… холодного паучьего сна.

– Догоните, – как о деле решенном сказал Палыч. – Или обойдете, он выйдет на вас, а вы чпок гада в лобешник! Завалите, Дмитрий Иванович, даже не сомневайтесь!

– Кого это я завалю? – надменно уточнил Каргин.

– Вам видней, – тактично ответил Палыч.

– Как тебе костюмчик на манекене? – спросил Каргин, когда протолкнулись на Садовое кольцо. – Взять мне такой для охоты?

– Дмитрий Иванович, – произнес после долгой паузы Палыч, – нет там никакого манекена. И осенью не было. Там пустая витрина.

3

То, что Каргин узнал о Романе Трусы из подготовленной аналитическим отделом «Главодежды» справки, его не столько озадачило, сколько опечалило. Он всегда печалился, когда соприкасался с несовершенством мира не как с очевидной патологией, вонючей лужей, через которую можно перескочить, а как с торжествующей реальностью, где ему, Каргину, делать было нечего, как рыбе в лесу или черепахе в снегу. Где несовершенством, патологией был он. В лучшем случае он сам мог там скорбно растечься, как писал Маяковский «слезной лужей», через которую будут брезгливо перескакивать, подхватив штаны, иные, населяющие тот мир существа.

Такие, как Роман Трусы.

В Википедии он объявлялся адептом стиля «Цветущая гниль». Культурологи спорили, является ли этот стиль «высшей и последней стадией» модерна или же из «цветущей гнили», как некогда из ленинской газеты «Искра», возгорится пламя новой культурной эпохи.

Сам Роман Трусы, впрочем, держался скромно, в гнилые передовики не лез, бесстрастно, как врач-патологоанатом, констатируя в многочисленных интервью, что «…гниль полноценно цветет там, где нет глаз, чтобы ее увидеть, нет ума, чтобы ее осмыслить, нет воли, чтобы с ней бороться». Таким максимально благоприятным для цветения гнили местом, по его мнению и к его сожалению (как опытный диверсант, он всегда расчищал пути отхода), была современная Россия. Это не результат масонского заговора, утверждал в своем блоге-стотысячнике Роман Трусы, не происки Ротшильдов и Рокфеллеров, не беда и не трагедия (в ее стремительно устаревающем христианском и даже ницшеанском – «человеческое, слишком человеческое» – восприятии), а неоспоримая данность. Противостоять ей, полагал он, столь же бессмысленно, как противостоять наступлению нового ледникового периода, смещению магнитных полюсов Земли, извержению вулканов, вспышкам на Солнце. Новые формы жизни непобедимы, как клетки рака или вирусы СПИДа. На карте мира, объяснял он, Россия ярко фосфоресцирует, как гнилое бревно размером в одну восьмую часть земной суши, одновременно освещая пылающим сердцем подобно Прометею, путь пребывающему во тьме человечеству.