Враждебный портной

И тут же, как будто увидел этот фильм – захватывающий и правильный, как непрожитая (или прожитая в мечтах) жизнь. Этот фильм вмещал в себя все, о чем думает человек: жизнь и смерть; преступление и наказание; любовь и ненависть; войну и мир; славу и позор; комедию и трагедию. Начинался он игриво. Главный герой (Каргин, кто же еще?) обнаруживал у главной героини (естественно, Нади) отсутствие главного женского органа. Продолжался как веселый абсурд. Калейдоскоп лиц и сцен. Снежный человек Посвинтер бежал в распахнутом пальто по залитому лунным светом кукурузному полю. Порфирий Диевич, переливал в своем кабинете из большой пыльной, как лагерная телогрейка, бутыли в малую голую склянку тошнотворный АСД. Роман Трусы с поникшим кожаным забралом на каком-то… (сталинском?) судилище в Колонном зале коленопреклоненно признавал себя под гневным взглядом очкастого прокурора врагом народа, ненавистником государства, вредителем и платным агентом мировой гнили. Остроклювая Выпь сверлила небо перьевым сверлом. Бива стелилась по лесной земле тройным швом-зигзагом, пугая барсуков в норах и длиннозубых бобров в речных хатках. Ираида Порфирьевна, с замотанной черным платком головой и с папиросой в зубах, стояла как памятник русской женщине… почему-то возле цистерны с надписью: «Метиловый спирт! Смертельно!» Президент с белым и гладким, как поверхность яйца, лицом японского демона работал за письменным столом с документами. Потом вдруг в кадре возникли длинные очереди, выстроившиеся в магазины «Одежда», как если бы весь русский народ вздумал в одночасье сменить гандероп. Некоторые, в основном молодые, стояльцы прямо в очереди срывали старую (до того, видать, она была им ненавистна) одежду, победительно входили в магазины в костюмах Адама и Евы. Но это не было возвращением в Эдем. Закачивался фильм как трагедия. Всемирный потоп омывал лицо Земли, превращая его в сплошное водяное забрало. Вскинувшаяся на дыбы Москва-река выбивала пенными копытами двери и окна «Главодежды». Только самая высокая вершина на Памире – бывший пик Коммунизма, а ныне пик Сомони – остался торчать посреди воды, как каменный хрен. Там среди камней и снега бродил Снежный человек Посвинтер. На этот каменный хрен, как на маяк, по бескрайнему океану плыла, рассекая волны плавниками, Надя. Снежный человек ждал ее, вглядываясь в водяной горизонт. Великий Булгаков прав, подумал Каргин, кто сказал, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви,? Да отрежут лгуну его гнусный язык! Надежда умирает последней. И снова (в который уже раз!) Каргин восхитился животворящей мощью языка. Пошлейшая фраза – Надежда умирает последней – приобретала поистине апокалиптический смысл, если допустить, что Снежный человек не дождется Надю (от Москвы до Памира по морям, по волнам путь неблизкий и опасный), угаснет в снегу.

Тогда Надежде и впрямь ничего не останется, как умереть последней.

Каргин до того увлекся просмотром этого, существующего исключительно в его воображении фильма, что на какое-то время выпал из реальности. Очнулся, когда в кабинет вернулась Надя.

– Министр не подписал заявление на отпуск, – сообщила Надя. – Сказал, что будет звонить.

– Пусть звонит, – ответил Каргин. – Я тоже буду звонить!

Набрал домашний номер матери.

Ираида Порфирьевна не отвечала.

– Заговор внутри заговора, – пробормотал Каргин, слушая гудки и глядя на Надю. – Принцип матрешки. Одна в одной – до бесконечности. Но я дойду до последней – единой и неделимой, как Россия в мечтах белогвардейцев!

– Только она, – пожала плечами Надя, – самая маленькая и… бесполезная.

– Плевать, что не подписал, – набрал номер мобильного телефона Ираиды Порфирьевны Каргин. – Выпь улетела. Бива зарылась. Значит, так надо. Я спокоен, видишь, я абсолютно спокоен. Система компенсаций универсальна. Будущее компенсируется прошлым. Судьбоносное – душеспасительным или, если угодно, богоспасаемым. Мать, – вздохнул Каргин, – ключ ко всем дверям, разгадка всех загадок. Что в мире превыше матери? Только Родина и… Бог…

– Чего тебе надо? – наконец-то, как из темной пропасти, отозвалась Ираида Порфирьевна. Голос ее звучал задавленно и недовольно.

– Мама, ты где? – встревожился Каргин.

– В кино, – прошипела Ираида Порфирьевна.

– В кино? – опешил Каргин. Он и не подозревал, что мать на девятом десятке интересуется важнейшим, как справедливо полагал вождь мирового пролетариата, искусством. – А… что смотришь?

Ираида Порфирьевна не ответила.

Каргин догадался, что названия фильма она не помнит.

– В каком хоть кинотеатре? – спросил он.

– В клубе… как его… «Фани-кабани». Я тебе позвоню вечером.

– Я сейчас подъеду. Где это? – заинтересовался Каргин.

– На Профсоюзной улице, – заглянула в айпад Надя. – Там есть кинозал. Сегодня показывают «Интимные места».