Вред любви очевиден

– Я и деньги хотел вернуть, но они сказали, что могут зафиксировать такой порыв в протоколе, но взять не могут, потому что никак не провести в отчётности. Вообще хорошие люди такие.

– Да, Костян, судя по всему, криминал – не твоя стихия.

– Что ты, Миша, что ты. Больше никогда. И тех всех уродов сдам, всё расскажу, что знаю. Я, правда, мало что знаю.

– Не боишься? – с интересом спросил Миша.

– Нет. Они думают, дурачка нашли ярославского, ха! – гордо отвечает Костя. – Нет, ни фига не боюсь. Я пока тут пил под столом, у меня весь страх потратился.

– Ты иди лучше с Ленкой в школу работать, – советует Миша. – Она с первого сентября пойдёт. Ну, давайте, понеслись…

– Ты что-то попивать у меня начал, – скривилась Лена. – Раньше этого не было. Вчера пьяный завалился, сегодня опять…

– Лена! – недовольно говорит Миша. – Воспитывать меня не будем, ага? И вообще – не раздражай меня! Что ты вечно всякую чушь мелешь, тошно слушать.

– Я что-то тебя постоянно раздражаю. С чего бы это?

– Да просто я тебя не любил никогда, вот и всё.

– Не надо, Миша, ерунду говорить, – спокойно, точно не расслышав, отвечает Лена.

Наступила осень.

Лена, в строгом костюмчике, ведёт Дашу в детский сад – ей нынче на работу. Лена поступила в школу и стала очень похожа на учительницу.

Миша и Мотя подъезжают к Мотиному дому и по дороге до подъезда успевают дружески побоксировать.

Ночью Миша сидит на кухне, пишет свою книгу.

Открылся сезон в «Свободной опере», Маша поёт по-прежнему – Кармен, Татьяну, Виолетту.

– Простите вы навеки… – поёт Маша, а в первом ряду с впечатляющим букетом торчит Костя Трофимов.

Маша на улице, в центре Москвы, встречает, видимо, давнюю подругу – молодую крупную брюнетку с ярким красивым лицом, чем-то похожую по женскому типу на саму Машу.

– Катька!

– Машка!

Обнялись.

– Ну, ты как? У Герцеля?

– Ага. И ещё тут в клубе пою – джаз, вокализы всякие, приходи. Вот, держи визитку, тут написано. Ну, а тебя я видела аж по телевизору. Хороша была Катюша!

– Да пару раз всего и показали. Я же неформат. Свои песенки пою – не попса, не шансон. Непонятно что. Я говорю: это хорошие русские песни. Они отвечают: такого формата нет.

Посмеялись.

– Я, может, в Берлин покажусь, в Дойче оперу… – говорит Маша.

– Ну, а как она, лишняя жизнь? Я вроде слышала стороной, ты из-за какого-то мудилы чуть ли не в больницу попала, что ли? Как-то смутно что-то такое…

– Да это, Катюш, не рассказать… – ответила Маша, посмеиваясь. – Весной, в мае, пристал один типчик. Из себя красивый, ничего не скажу – картинка.

– Русский?

– Русский. Он у Ирины Леонидовны внука воспитывает, вроде гувернёра, и книгу пишет по ночам. Для юношества.

– Умный?

– Ничего себе. Женатый. И дочка там пяти лет.

– Ясно, – вздыхает Катя.

– Да это пожалуйста, мы на это строго не смотрим. Мы всякое видали. Ну, повело меня на мужчину. Загремела я, точно в итальянской опере, ну, чисто Виолетта. Поехали в Крым.

– Так в её жизни была песня безумная роз? – уточняет Катя.

– Не спорю. Была. Гуляем по Севастополю, мур-мур, гур-гур. Ту т жёнка пробивается – чтоб этот «Мегафон» разнесло! – у них авария, тёща насовсем, они в больнице. Побежал мой козлик по дорожке, и только я его и видела. Всё. Ни слуху ни духу. Ни звука ни пука. И телефон поменял, чтоб я не дозвонилась!

– Здорово ломало? – сочувственно спросила Катя.

– В полный рост. Таблеток нажралась.

– Знаешь, это всё игра судьбы и несчастный случай. Спиши в убыток и забудь. Никто не виноват. Мне-то легче – я, как что случается, песенку сочиняю. Пока сочиняю – болит. А когда запою – уже ничего не болит, и я как из бани – откровенна, чиста!

– Нет, – задумчиво говорит Маша. – Вроде не болит. А вообще кто его знает. Она иногда такие метастазы даёт.

– Тоска-то любовная? Это да. Бывает, за всю жизнь не износишь. У меня про это песенки есть всякие. О, приходи ко мне на концерт, двадцать седьмого, придёшь? У меня люди плачут.

– У меня тоже плачут!

– Так мы же молодцы, правда, Маша?

– Правда, Катюша!

Миша сидит в приёмной небольшого издательства. Редактор – маленького роста, бородатый, забавный – смотрит на Мишу доброжелательно.

– А вам, Трофимов, сколько лет? – спрашивает он.

– Тридцать один.

– Ха-ха, – отчего-то говорит редактор. – Плюс товарный вид. Плюс кондиционный текст. Неслабо. Я вас напечатаю.

– Правда? – с довольно идиотским видом переспрашивает Миша.

– Мои дети – числом три штуки, да – мои дети не читают того, что я издаю. Вас они прочтут. Вы умны и наивны в то же время, а это редчайшее сочетание. Таких не просто любят – таких обожают. Теперь так. Я говорил с директором, денег нет. Дадим мало. Дадим две тысячи, ну и процент от продажи. Согласны?

– Согласен!

– И не торгуется, и не ломается, и не кривляется, и тексты хорошие пишет… – делает редактор большие глаза. – Из провинции, что ли?

– В общем, да, – усмехается Миша.

– Ясненько, – вздыхает редактор. – Главное, чтоб эти твари сидели в Москве. Не пускать их в Россию, чтоб народ не портился.

– Какие твари? – спрашивает Миша.

– А ты будто не знаешь, – подмигнул редактор, – какие такие твари бывают! А вот которые людьми питаются.