Вредная привычка жить

    Дальше мне не удалось подслушать, да и слушать-то особо было нечего. В приемную влетела Любовь Григорьевна: лицо бледное, руки трясутся.

    – Этого не может быть, этого не может быть…

    Я прислушалась… Виктория Сергеевна все еще бегала по офису с криками:

    – Начальник мертв, все наверх!!!

    Уж лучше бы она вопила что-нибудь другое, например: «Требую срочно предоставить всем оплачиваемый отпуск!!!»

    Любовь Григорьевна схватила меня за локоть, оттащила в угол и забормотала:

    – Я туда не пойду, я видеть такого не могу… Это правда? Скажи ты мне, это все правда?!

    – Да, Селезнев лежит в своем кабинете, явно не живой, и сейчас сюда прилетит милиция.

    – Этот кошмар повторяется! Валентин Петрович, Валентин Петрович… Мы проработали вместе пять лет!

    – Сочувствую.

    – Нет, он был хороший начальник… и человек тоже… Хотя я не знаю, какой он человек… Мы просто работали… Как это ужасно… Что делать?!

    – Леонид Ефимович уже вызвал милицию, нам остается только ждать.

    – А как его убили? Как его уби… ох!

    – Не знаю, в кабинете все перевернуто, похоже на драку.

    – Это ты обнаружила… все это?

    – А кто же еще? Вы бы приходили вовремя, без опозданий, было бы мне тогда не так одиноко здесь.

    – Прости, я же не знала…

    Дальше Любовь Григорьевна зашептала какую-то полную ерунду. Опомнившись, она посмотрела на Лариску, которая ревела в голос на плече у Зиночки.

    – А эта что ревет? – спросила финансовая директриса.

    – Видать, есть у нее причина… Может, она тайно любила нашего шефа…

    Я не стала рассказывать Зориной всю правду. Возможно, Лариска не имеет никакого отношения к делу, так ведь ее, как любовницу, затаскают потом, да и к чему это обнародовать, Селезнев все же был человеком женатым…

    Волшебный Борис Александрович стоял напротив нас и бросал на меня какие-то мстительные взгляды: наверное, он в душе надеялся, что все это натворила я и остались считаные минуты до того, как наручники лязгнут на моих руках.

    Зашел Гребчук и предложил свою помощь.

    – Я вас очень прошу, отловите вы Викторию Сергеевну, пусть замолчит, и ей валериана нужна, наверное. Отведите ее в бухгалтерию, ей там будет о чем поговорить, заодно и успокоится, – попросила я его. – Зина, Лариса, давайте топайте к себе, сейчас к вам в бухгалтерию поступит тяжело больная на всю голову Виктория Сергеевна, окажите женщине первую помощь.

    Любовь Григорьевна снова схватила меня за локоть.

    – Обыск будет? – спросила она.

    – Думаю, да.

    – А вдруг там, в кабинете или в сейфе, лежит что-нибудь?..

    – Что?

    – Ну, знаешь, как бывает: деньги, документы какие-нибудь…

    Я повернулась к собравшейся публике и поняла, что мне надо опять принимать меры по изгнанию сотрудников из приемной. Я заглянула в кабинет: там, точно это было поле для гольфа, разгуливали все кому не лень.

    – Юра, Люська, Илья Дмитриевич и другие не менее достойные люди, прошу вас очистить территорию: мы ждем милицию и хотим ее обрадовать своим чутким пониманием происходящего. В тот раз нам не удалось блеснуть соплей на солнце, так давайте блеснем сейчас!

    Я еще немного покричала, помахала руками, и вскоре в приемной остались только мы с Любовью Григорьевной. Она протянула мне ключ и сказала:

    – Шифр от сейфа: сорок четыре триста сорок два.

    – Вы – на шухере, приоткройте дверь и смотрите в щелку, как на лестнице увидите милицию – кричите.

    – Что кричать?

    – Ну, кричите: «Я самая обаятельная и привлекательная».

    Я шмыгнула в кабинет Селезнева, прошла мимо мертвого Валентина Петровича и направилась к сейфу.

    – Вы уж простите меня, – сказала я, засовывая ключ в замочек, – придется мне здесь немного похозяйничать.

    Я поймала себя на мысли, что в последнее время часто разговариваю с покойниками.

    Дверка открылась, за ней был шифр. Я быстренько набрала нужные цифры, задвижка щелкнула, и я открыла еще одну дверку.

    В сейфе лежали две пачки стодолларовых купюр, еще одна видеокассета, несколько аккуратненьких конвертиков и три папки с замусоленными бантиками. Кассету и конверты я сунула за пояс брюк и сверху прикрыла свитером, папки и деньги – под мышку. В пустой сейф положила какие-то блокноты со стола, чтобы не подумали, что тут произошло ограбление, все закрыла и вышла в приемную. Я вдохнула что было сил и замерла: не хотелось мне излишней полноты, на которую меня обрекала кассета, но Любовь Григорьевна была в таком состоянии, что мой слегка прямоугольный живот совершенно ее не заинтересовал.

    Увидев меня, она бросила свой наблюдательный пост, взяла у меня папки, деньги и побежала к себе в кабинет.

    Я же метнулась к своей сумочке: просто молилась, чтобы туда влезла еще одна кассета. Спрятав свою добычу, я отправилась к Зориной.

    Тоненькая Любовь Григорьевна металась между стульями, не зная, что делать с этим компроматом.

    – Да стойте же вы! – прикрикнула я, отбирая у нее и деньги и папки. – Так, что это за деньги?

    – Я не знаю, левые какие-нибудь.

    – А не многовато для левых? – поинтересовалась я.

    – Многовато… Валентин Петрович иногда без документации продает всякую мелочь, чтобы были наличные на взятки или еще на что, – шепотом сказала Любовь Григорьевна.

    – Ничего себе мелочь… И что, никто об этом не знает?