Вредная привычка жить

    – Я, Крошкин, Зинка, Любовь Григорьевна, Семенов, Носиков, Лариска… она ушла раньше, но точно не скажу – до или после того, как я Зинку уволок. Кто там еще?.. Виктория Сергеевна, она частушки свои дурацкие пела, Гребчук, конечно…

    – Почему – «конечно»? – спросила я.

    – Ну, он вообще любитель выпить и посидеть.

    – Понятно, дальше.

    – Люська, помнится, охмуряла Стаса, это у нас практикант был, он рано ушел… Вроде все…

    – Не такой уж большой список. Тебя, Зинку и Стаса отметаем.

    Юра вдруг засмеялся и сказал:

    – А может, это как раз Зинка: ей камеру проще всего включить было, заманила – и вот тебе, пожалуйста…

    – Ты это серьезно? – спросила я.

    – Да нет, мне кажется, ей бы мозгов не хватило.

    Хватило бы, не хватило бы… кто ее знает?..

    – Значит, пока из этого списка вычеркнем только тебя и Стаса.

    – Мне кажется, ты только теряешь время, – сказал Юра, – вычислить, кто это делает, нереально.

    Я пожала плечами, демонстрируя свою поверхностную заинтересованность в этом вопросе. Пусть думает, что меня просто любопытство замучило.

    Потом он помедлил и спросил:

    – А ты сама-то Воронцову с какого боку?

    – Ты что имеешь в виду? – холодно спросила я.

    – Гребчук у тебя перстень Воронцова видел, Носиков про этот перстень нам в курилке рассказывал как-то. Подобные подарки так просто не дарят.

    Я вспомнила, как устроила генеральную уборку в сумке и разложила весь хлам на столе… Вспомнила, как, кажется, Зиночка говорила, что Носиков раньше знавал Воронцова.

    – А чем этот перстень такой непростой, что его секретарше подарить нельзя?

    Юра растянул губы в ехидной улыбке:

    – Не хочешь – не рассказывай, а только Носиков говорил, что перстень этот весьма авторитетный!

    – А к чему он вам вообще это рассказывал?

    – Ну, что нам надо нашего нового директора любить и бояться, – улыбнулся Юра. – Крошкин еще тогда посмеялся, что теперь у нас не жизнь будет, а сплошная малина.

    – Кстати, о Крошкине, – сказала я.

    – А что Крошкин?.. Он мужик нормальный… На него вот я совсем не думаю…

    – А почему он с директрисой крутит?

    Во мне проснулась совесть, и я решила узнать хоть что-то для своей Григорьевны.

    – Тебе виднее, ты же у нее под боком сидишь, – заметил Юра.

    – Ну не у него же под боком! Он серьезно настроен?

    – Пили тут пиво как-то, он говорил, что пора бы семьей обзавестись.

    Премиленько.

    Больше нам поговорить не удалось, потому что пришла Любовь Григорьевна и сообщила:

    – На улице дождь. Аня, тебя там Воронцов спрашивал.

    Юра встал, забрал свои дискеты и сказал:

    – Поздравляю, у вас опять все в порядке.

    – Спасибо, я так тебе признательна, – заворковала Любовь Григорьевна.

    Юра вышел, и я тоже направилась к двери, чтобы в полной мере осчастливить своим присутствием Воронцова.

    – Подожди же, – остановила меня Любовь Григорьевна. – Ты узнала?

    – Ага, – кивнула я, – вроде бы он подумывает семью создать, говорит, что о троих детях мечтает.

    Любовь Григорьевна так и села.

    – Как о троих детях?!

    – Шучу, – мрачно сказала я, находясь под впечатлением от разговора с Юрой, – не волнуйтесь: вы ему очень нужны, а детей народите, никуда не денетесь, – и я подмигнула порозовевшей Зориной.

    – Я тебя вот еще о чем хотела спросить, – замялась Любовь Григорьевна. – До меня дошел слух, что Людмила застала тебя с Виктором Ивановичем… в очень странном виде…

    – А что же странного в желании двух людей обладать друг другом? – спросила я.

    – Так, значит, это правда?! – изумилась Любовь Григорьевна – Ну не на работе же… А у вас что было?

    – Еще не все, – сказала я, – но я над этим работаю.

    С этими словами я вышла из кабинета и на минуту задержалась в приемной.

    Перстень я из сумки выложила, как раз когда было совещание. Мимо меня тогда прошли все сотрудники, только слепой мог его не увидеть, и сразу после этого меня попытались толкнуть под поезд. Кто-то явно заволновался! Хороший же талисман мне подарил Виктор Иванович…

    Если Юра говорит, что подобные подарки так просто не дарят, а я его вообще-то получила как компенсацию за израненный бок или просто потому, что он перестал быть ценным для Воронцова (возможно, этот перстень – просто напоминание о прошлом, от которого пришло время избавиться), то можно сделать выводы, что я – особа, весьма приближенная к Императору, что я – не просто секретарша, и неважно даже, любовница я или нет: я – доверенный в делах человек!.. И я – та, кто первой побывала в комнате, где лежал труп Селезнева и где была утеряна столь ценная и пропавшая якобы без вести кассета… Вот почему меня решили убрать… на всякий случай! Но, видно, духу не хватило довести все до конца…

    А теперь этому шантажисту важнее получить деньги. Этот человек знает, что я их оставила себе, а не понесла Воронцову. Интересно, как он это объясняет? Наверное, приписал мне обычную человеческую жадность или решил, что заблуждался в наших доверительных отношениях с Воронцовым. Он подслушал наши разговоры на даче Селезнева… Он знает, что три миллиона долларов мы собираемся делить только на троих. Тяжело вздохнув, я направилась к Воронцову. Зачем это я ему, интересно, понадобилась?

    – Виктор Иванович, вызывали?

    – Заходи.