Времена года

С тех пор Глаша ни разу не видела улыбки на лице мужа. А к ней – в самое сердце – заползло степной гадюкой беспокойство. Нет-нет, да и шелохнётся оно. Жалит. Пускает свой яд. И сразу же перед взором возникал Прохор. Обветренные губы, выгоревшие на солнце густые кудри, проступавший сквозь загорелую кожу румянец. Тонкие длинные пальцы. И она. Прохорова скрипка…

Глаша виду не подавала, что ревнует голосистую друженьку. И старого цыгана, что выменял подпаску-Прошке скрипку на единственного коня, почитала за чёрта. Явился к Прохору, и продал тот душу!

Когда закрутилась их любовь, засела мысль-заноза в голову Глаше. Исступление, с каким Прохор ласкал её – молодую, ладную, податливую – враз пропадало, когда он брал в руки смычок. Тотчас всё кругом меркло, и она, Глаша, тоже переставала существовать. И в эти минуты Глаша Прохора ненавидела.

Шли дни, недели. Сплетались в грубо скрученную суконную нить. Искусной пряхой время выравнивало её толщину – свыклась Глаша с ролью жинки Игната.

***

Глаша очнулась от громкого лая – брехали соседские псы. Вдруг тугой пружиной задрожало тоскливое предчувствие. Вспомнила, как намедни проснулась посреди ночи, боясь ворохнуться:21 мамка покойница блазнилась.22

«А ить рубаха-то рваная да бельтюки23 что энтот черный омут… – Глаша резко остановилась и задрожала былкой.24 – Зыркают! Пужают! – Она заозиралась. Хутор словно вымер. Сердце дернулось. – Небось быть худому! – И тут же похолодели руки. – Должно с Игнатом шо?!» – Глаша заспешила к дому, проливая воду.

Пока прибиралась, гнетущие мысли поостыли. Наскоро выполоскала тряпку, отжала и расстелила у порога. Подняла ведро, вышла в пахнущие пряными хмелинами сенцы, пнула ногой дверь и ступила на крыльцо. На базу – за плетнем – гомонилась непоседливая стайка курей, доклевывая овес.

«Ишо катух25 белить, да золы куркам подсыпать, – Глаша вытерла подолом холщового фартука вспотевший лоб: – Абы к вечери управиться!» – Спустилась по скрипучим ступеням и опрокинула ведро в поникшие лопухи. Растрескавшаяся земля тотчас впитала влагу. Под ноги метнулся кудлатый кутёнок.26 Глаша оставила пустое ведро у крыльца, присела и погладила крутой лоб щенка:

– Брехунец, – ласково промолвила она и улыбнулась. Шершавый язык щекотал ладонь.

Из открытого окна с колыхающейся занавеской послышался стон:

– Глашка, куды запропастилася?

– Иду, маманя! – Глаша достала из кармана кусок пирога с мясом и скормила щенку. Вернулась в горницу. Подбежала к печи, выхватила рогачом небольшой чугунок: – Вона, упрел как.

– Чавось? – недовольно отозвалась Пелагея. Перина под ней натужно заскрипела.

– Щас, щас! – Глаша зачерпнула кружкой дымящуюся жидкость и перелила в миску. Метнулась к скрытне, вытащила тряпицу и, обжигая руки, смочила ткань в отваре. Аккуратно перенесла посудину в домушку и поставила на табурет в изголовье свекровиной кровати. – Хмелем-то обложим, как рукой всё сымет.

– Как же, «сымет», – недовольно передразнила Пелагея, – с самой Троицы, с покосу не пущает хворость: пристала як репей.

Глаша приложила горячую тряпицу к пояснице свекрови.

– А! – заголосила та.

– Надо обыкнуть,27 – Глаша обернула спину свекрови овчиной.

Стукнула входная дверь. Глаша обмерла. Брякнул черпак о кадку с водой. Тяжелые шаги – в горницу заглянул Демид:

– Шо голосышь, старуха?!

Пелагея запричитала пуще прежнего:

– Извести меня удумала, гадына!

– Маманя!

Демид вприщур глянул на Глашу, ухмыльнулся и задернул ситцевую занавеску:

– Исть подай! – раздалось могучее уже из залы.

Глаша приткнула под спину свекрови стеганое одеяло:

– Поспите, маманя.

Та что-то невнятно буркнула. Глаша засуетилась у печи, гремя посудой:

– Вона, кулеш. Шы.28 Картоха. Узвар.29

Свёкор разложил на столе мозолистые ручищи и нетерпеливо постукивал ложкой, наблюдая, как Глаша выставила на стол чугунок и взяла из буфета завёрнутый в льняное полотенце каравай.

– Айда на гумно молотить – табя одну дожидаются.

– А маманя как же?

– Чай не дитё малое, – он прижал к груди каравай и одним движением ножа отрезал крупный ломоть. – Как Игнашка уехал, все по дому телепаешься.30 На баз носу не кажешь.

Глаша смотрела, как перекатывались желваки на скулах свёкра.

– Пойду, шо ли? – осторожно спросила она.

– Пойди-пойди: без табя работнички не управятся, – Демид язвительно хмыкнул, дожевал корку и принялся хлебать щи.

Глаша растерянно глянула в сторону комнаты, где спала свекровь:

«Зараз обернусь», – сняла фартук, повесила на крюк, обмыла лицо в кадушке, подвязала белый платок по-бабьи и вышла во двор.

Гумно стояло на задней части база. Глаша шла неторопливо, привычно подмечая все хозяйским взглядом. Накормленные куры хохлились в песке, поджав лапы и прикрыв глаза.

«А кочет-то, кочет! Этаким гордецом ходит. Вона пёрышки на солнышке горят, шо энтот перламутр. Того и гляди топтать курей начнет. Гнедой подрос: чуток и от матки оторвут, в степь пойдёт».

Глаша остановилась у плетня. В тени сарая лежала молодая корова с перевязанной ногой и тихо мычала. Докучливые мухи роились у бурой спины, словно почуяв, что гнать их некому.