Времена года

– Ишь, болезная, – вздохнула Глаша, – прирежет табя батяня.

У ног снова оказался ласкучий кутёнок. Глаша высоко подняла его, умиляясь не по возрасту длинным широким лапам. Поднесла к лицу, потерлась о холодный влажный нос:

– Тюня тютюня, – прижала щенка к себе и зашла в гумно.

Пахло нагретой пылью и сеном. Глаша огляделась – никого. На ровном глиняном полу расстелена рогожка. На ней – цепы. Вокруг разбросана стерня.31

Глаша прошла к сквозным воротам и открыла их. Подул теплый ветерок. Кутёнок вырвался и юркнул под телегу, гружёную пышными снопами.

– Чаво батяня гутарил ждут? – Глаша сняла с телеги сноп, развязала его и уложила на рогожку. Растерла загрубевшие ладони, подняла цеп и замахнулась.

Свист. Удар. Свист. Удар. Привычная работа спорилась. Глаша запыхалась, сняла платок с головы. Жар прилил к щекам. Вспомнился такой же вот урожайный год.

Только схоронили маманю. Глаше шесть – уже прясть умела, за курями приглядывать. Отец с горя запил – шибко любил покойницу Меланью. Глаша была предоставлена сама себе – родни на всем свете не осталось: тётка померла годом раньше от чахотки. Сорняком протянула Глаша то лето. Раным-ранёхонько бежала в степь за хуторским пастухом – у того завсегда припасена была в котомке крынка молока парного да ломоть ржаного хлеба. Пастух, хромой тощий мужичонка из беглых каторжан, искренне жалел сиротку. Он-то и надоумил Глашу:

– Во всю-то жизнь, сама свою долю держи крепко, как пойманную в сети рыбёху.

С того дня Глаша всерьез взялась за хозяйство. Спозаранку ходила за немногочисленной скотиной – все-то и богатство их с батькой: старая корова, да пяток курей. Как-то у сердобольной соседки разжилась пшеничкой, за сапетку яиц снесла на мельницу в соседний хутор. Дома затеяла пироги с ботвой.

Отец, осунувшийся, со впалыми щеками да почерневшими глазами, наблюдал за хлопочущей у печи дочкой. Потом слез, окатил себя водой из кадки. Сел за стол и подозвал Глашу. Усадил на колени:

– Ишь, доча, осиротели мы нонче.

– Энто ничё, батяня, я ужо не малая. Вишь, как управляюся!

Евсей спешно вытер покрасневшие глаза. Засопел и долго смотрел на Глашу, словно впервые увидел. Вздохнул, прижал её к широкой груди:

– Родуня32 ж ты моя.

С того дня снёс Евсей в низы33 бутыли с чихирем, и больше Глаша не видела его пьяным.

Она в очередной раз замахнулась, нагнулась, опустила молотилку и получила сильный пинок под зад.

– Спаси Христос! – выронила цеп и стала заваливаться вперед. Крепкие руки больно подхватили под живот и кинули через узкий проход на сено. Глаша перевернулась на спину и увидела перед собой свёкра.

– Батяня, вы шо?! – кровь застучала в висках.

– «Шо, шо», – передразнил Демид, сдернул кушак и стянул порты: – Раздвигай ляжки, Глашка!

– Не губите! – она попыталась отползти назад.

– Мовчи, дура! – Демид скомканным кушаком наспех заткнул Глаше рот. Она замычала. Замотала головой. Свёкор наклонился, схватил обе Глашины юбки и задрал ей на голову. В глазах померкло. Горло сжало удавкой. Демид обозом навалился сверху, больно придавив к земле.

Внезапно тяжесть ушла. Глаша боялась пошевелиться. Она вслушивалась в громкое сопение и обмирала от страха.

– Ну, буде с табя на сегодня, – Демид резко сдернул юбки с головы Глаши и взялся рукой за кушак: – Сболтнешь кому, башку сверну, как куре.

Он оправил порты, подвязался кушаком и вышел вон.

Глаша не помнила, сколько времени прошло, прежде чем она встала. В узкие продухи34 заглянуло солнце. Внезапно стало зябко. Затрясло. Вдруг руки коснулось что-то теплое и мягкое. Глаша привстала:

– Тю…ня, – погладила кутёнка. Внутри заскребло. К глазам подступили слезы.

– Гла-а-аша! – издалека раздался голос Игната.