Vremena goda

(Кстати сказать, я так и не знаю, сколькими языками владел Иван Иванович. При мне он говорил на китайском и на маньчжурском – точно такими же бесконечными предложениями, и один раз, в поезде, я слышала, как он беседует с попутчиком, американским коммивояжером. Тот был абсолютно уверен, что разговаривает с уроженцем Соединенных Штатов, потому что английская речь Ивана Ивановича текла без остановки и не имела акцента. Заинтригованная, я потом спросила, как ему удается до такой степени полноценно овладевать чужими языками. Он ответил, что чужих языков не бывает. Всё дело в том, что люди воспринимают незнакомый язык как чужой, а на самом деле он не чужой, только нужно учить его по-младенчески, то есть на время забыть о всех других известных тебе языках и воспринимать новое наречие как единственное на свете. Сначала, конечно, будешь лепетать, картавить и сюсюкать (он сказал: «говорить с акцентом младенца»), но потом постепенно научишься говорить, как взрослые – приспособятся и мозг, и рот.)

Слова «Ивана Ивановича» меня не убеждают, я не верю старому клоуну, который зачем-то ломает передо мной комедию. Но все же излагаю свою просьбу – хмуро, несколько сумбурно, уже ни на что не надеясь.

Он слушает меня, не перебивая. Спасибо хоть перестал улыбаться. Понял, что к нему пришли не из-за пустяков.

Старик вздыхает, проводит ладонью по седому ежику.

Слушая его неспешный ответ, я окончательно сникаю. Нет, этот странный человек надо мной не издевается, но помощи от него ждать нечего.

– Я слышал про хунхуза по кличке Слово, – грустно говорит он, – мне много рассказывали про него, потому что люди часто приходят ко мне и рассказывают всякое, в том числе и такое, о чем я совсем не хочу знать, хотя, конечно, на свете нет вещей, которые недостойны нашего знания, просто я очень не люблю таких, как хунхуз Слово, ибо это самый худший сорт человека, у него нет никакой нравственности, притом что я, разумеется, понимаю: люди, начисто лишенные нравственности, в природе тоже нужны, ибо, не будь тьмы, не было бы и света, а без абсолютного Зла не существовало бы и абсолютное Добро, это прописная истина, однако у меня нет средств воздействия на хунхуза Слово, так как он понимает лишь два языка – язык силы или язык золота, а я…

Как ни странно, я совсем не вязну в этом потоке нанизывающихся друг на друга фраз. Мне всё понятно.

– Значит, мы погибли, – прерываю я монотонную речь не ко времени расфилософствовавшегося говоруна. Я оговорилась, хотела сказать «Он погиб», но поправляться не стала – тем более, это правда. Я тоже погибла, без Давида мне не жить.

– …От языка силы я давно отказался, он ни для чего путного не годится, – продолжает мой собеседник незаконченную мысль, – только умножает Зло и отнимает силу у тебя самого, но вот что касается золота…

Тут он умолкает очень надолго. Веки смыкаются, голова опускается на грудь. «Уснул он, что ли?» – думаю я. Осторожно зову его – не отвечает. Проходит минута, другая, третья. Старик почти неподвижен, только слегка подрагивают крылья носа. (Иван Иванович всегда так делал, когда ему нужно было максимально обострить свой «обослух».) Уйти, что ли? Аудиенция окончена?

– Ну, я пойду… Спасибо, что выслушали.

Я осторожно касаюсь рукава его толстовки.

Вдруг мое запястье оказывается в тисках сухих, горячих, очень сильных пальцев. Лицо с полузакрытыми глазами смотрит – во всяком случае, повернуто – в мою сторону.

– Я не ошибся, когда назвал тебя «тигрицей», от тебя исходит ток тигрицы, защищающей тигренка, а это очень красивый ток.

– Что? – лепечу я, испуганно дергаю руку. Он разжимает пальцы.

– Что ж, Маленькая Тигрица, давай поможем друг другу.

– Как?! Чем?!

– Ты поможешь мне попасть в одно место, куда я очень давно хочу попасть и куда одному мне попасть невозможно, а я помогу тебе объясниться с хунхузом Слово на внятном ему языке золота.

Пытаюсь вникнуть в смысл сказанного.

– Вы поможете внести выкуп за Давида? Но это триста тысяч юаней!