«Я присутствовала, когда позвонил Брежнев.
И Никита Сергеевич с ним разговаривал по телефону и сказал, что у меня к вам одна просьба – пожалуйста, не трогайте детей. Тот сказал: «Да нет!» Можно было догадываться по репликам. «Нет, нет, что вы! Все останется как есть». И надо сказать, Леонид Ильич в какой-то момент меня потряс тем, что он отслеживал лично и ему докладывали о моей судьбе. Значит, слово было дано, и все… Когда уже Леонид Ильич был, с моей точки зрения, что я видела на экране, в полном маразме, приезжал очень большой чин, как мы потом узнали, это был Кекконен. Президент Финляндии. В разговоре с Брежневым (потом нам с Алешей рассказали) он спросил: «Ну а как тут Аджубей живет, а как Рада Никитична? Она же вроде главный редактор журнала „Наука и жизнь“? „Нет, она зам. главного редактора. Все в порядке, живут нормально, хорошо“. Это меня потрясло тогда».
Но Алексея Аджубея, конечно, сняли: он занимал слишком значимый пост, да и в договоренности Хрущева с Брежневым о нем речи не было.
Сам Хрущев пережил произошедшее очень тяжело. И главным образом его подкосило предательство товарищей по партии. А поддержать его первое время было особо некому – Нина Петровна в то время как раз была в Карловых Варах и смогла приехать только через месяц, поскольку от нервного стресса слегла с приступом радикулита. По иронии судьбы в Карловых Варах они были вместе с Викторией Брежневой, и Нина Петровна даже наивно сказала ей, узнав об отставке мужа: «Ну вот, теперь вы будете приглашать меня в театр». Та промолчала, а потом приехал Новотный и рассказал, что происходит и в какой они теперь будут изоляции.
«Его вызвали не к Брежневу, а кто-то с ним разговаривал, Косыгин и кто-то еще, я уже не помню. Косыгин разговаривал с ним безобразно, кричал на него и говорил: „Вас все ненавидят! Если вы сейчас выйдете на улицу, вас в клочья разорвут. Да вы такой, вы сякой! Вот вы хотели нас пересадить на „Москвичи“, наш большой либерал. Вот мы вам и дадим! Вот и ездите на этом „Москвиче“. Какая-то мелочность, честно говоря».
Тем не менее Хрущеву оставили его лечащего врача, правительственную поликлинику для всей семьи, кремлевскую «продуктовую корзину» и дачу. Причем сначала ему предлагали дачу в Семеновской – это роскошная сталинская дача в ста километрах от Москвы. Но Хрущев не хотел ехать так далеко, поэтому ему отдали другую дачу в подмосковном поселке, где он жил оставшиеся годы и готовил свои мемуары. По утверждениям родных, о мемуарах почти никто из них не знал. Идею подал Сергей Хрущев, а остальных они с отцом предпочитали не посвящать.
Хотя с прежними товарищами по партии всякое общение было прервано, но люди, занимавшие не очень высокие посты, продолжали поддерживать знакомство с Сергеем Хрущевым и Радой Аджубей. С самим же опальным лидером боялись встречаться даже члены партий других соцстран. Когда Рада Аджубей позвонила жене югославского посла и всего лишь передала привет от своего отца, та все равно ужасно испугалась.
Прошло пятьдесят три года после ХХ съезда. И Рада Аджубей с горечью признает, что главное дело, начатое ее отцом, так и не закончено – в Советском Союзе, а затем и в Российской Федерации то и дело возникает тенденция к реабилитации Сталина.