Времена не выбирают

— …И как, по-вашему, это будет выглядеть, Фёдор Матвеевич? — спросила она тогда. — Шведы на подходе, два полка лейб-гвардии в полном составе строятся в боевые порядки — а государь в отъезде, да ещё жену с детьми срочно отзывает… Вы представляете, как это ударит по боевому духу солдат?

— Не смею нарушить приказ государев, матушка. Сказано было — отправить вас и царевичей в Новгород, — ответствовал Апраксин. — Не упорствуйте. Пётр Алексеевич знает, что делает. Да и кто болтать станет? Поедете себе тихонечко, никто и не узнает про то.

— Уже болтают, — хмуро ответила Дарья, кутаясь в длинный плащ. — Какая-то сволочь растрепала языком. Именно поэтому я уехать не могу. Дети пусть едут, а я останусь… Велите коня мне седлать. Солдаты должны видеть, что я здесь.

— Не пущу, матушка.

— Фёдор Матвеевич, это была не просьба. Это был приказ…

…Зелёные мундиры с красными отворотами — Преображенский полк. Тёмно-голубые мундиры, тоже с красными отворотами — семёновцы. Фузилеры, бомбардиры, гренадеры. Защитного цвета однотонные полевые мундиры, скроенные по образцу «цифры» гостей из будущего — это егеря. Только и отличия в их униформе друг от друга, что вышитых серебряных двуглавых орлов на форменных шапках преображенских егерей обрамляет зелёная лента с девизом, а у семёновских — синяя.

А девиз ей хорошо знаком: «Никто кроме нас».

Она поехала вдоль строя, слыша, как тихонько переговариваются меж собой солдаты: «Глянь-ка, царица… Дарья Васильевна… Здесь она, никуда не уехала…» От сердца отлегло. Знакомые лица, малознакомые, совсем не знакомые… Они ждут. Ждут — её слова. И она знает, что им сказать.

— Гвардия! Братья мои! — прокричала Дарья, привстав на стременах и подняв руку.

Шепотки, гулявшие по рядам, мгновенно стихли.

— Вот, стоим мы на праотеческой земле, кровью и потом предков наших политой! — продолжала она, выжимая всё из голосовых связок. — Была она в смутные времена утрачена, а ныне вернулась к нам! А там, — она указала вдаль, в сторону строящихся боевыми порядками шведов, — явился враг, что мечтает истребить и нас, и наших детей, отнять то, что нам от предков завещано! Но если каждый из нас сегодня сделает то, что должно, не видать им нашей гибели, а в землю нашу они полягут! Лишь два пути у нас — победа или смерть! Перед Богом и перед вами, братья мои, клянусь, что разделю с вами любой исход битвы, каков бы он ни был! Если победу — так победу, а смерть — значит, приму свой последний бой, но не сойду с этого места! Ибо нет у нас иного Отечества, кроме России!

Речь была нескладной, но достаточно выверенной психологически. На солдат подействовало как надо: воодушевились. А несколько часов спустя, когда приблизительно прикинули потери сторон, выяснилось, что русские полки недосчитались чуть более двухсот человек, зато шведов набили во время боя и их бегства едва ли не треть от явившихся восьми тысяч. Это при том, что гвардейцев всего было четыре с половиной тысячи, вместе с бомбардирами, которые в атаки не ходят… Дарья поставила на уши весь медицинский контингент обоих полков и города Петербурга, они без сна и отдыха оперировали раненых — в том числе и пленных шведов. А в охрану полевого госпиталя велела поставить «егерят» — воспитанников учебных рот, которые тоже рвались в бой. Успеют ещё навоеваться…

К слову, про последний бой она не солгала. Под юбкой был припрятан пистолет, подаренный братом ещё в том мире. Если что, рука бы не дрогнула расстрелять магазин во врагов, а одну пулю — себе в висок. Ей в плен попадать было нельзя…

…Рессоры у кареты хорошие, мягкие. Кучер погонял лошадок, зная, что государь с государыней всегда куда-то торопятся. А за забранным дорогим гранёным стеклом окошком виднелось поле, присыпанное неглубоким снежком. Ноябрь заканчивается… А как там сестрёнка? Тревожно за неё…

Она мягко тронула кончиками пальцев руку мужа. Почувствовала, как он, повернув ладонь, сжал её пальцы своими — чуть сильнее, чем обычно.

— Твоя жизнь для меня дороже собственной, любимый, — сказала она, скрывая тонкую улыбку. — И твоё дело — тоже.

Наконец-то перестал дуться, как обиженный мальчишка, обернулся к ней. И улыбался — одними лишь глазами.

Когда приехали, то от позднего ужина отказались — сразу же заперлись в спальне. За пять лет Дарья хорошо изучила мужа. Он был ненасытен во всём: в работе, в веселье, на войне — и в любви тоже. Последней её здравой мыслью, когда они оказались в постели, было: «Кажется, мой родной считает, что три сына — это слишком мало…»

4

А в Варшаве продолжался пир победителей.