Вообще эти новые чиновные люди из Тайной иностранной канцелярии вызывали у полковника двоякое чувство. Виделся за последнее время только с двумя и оба производили одно и то же впечатление. С одной стороны — и умные, и бесстрашные, и чёрта обхитрят, и государю верны. С другой — он, пропахший пороховым дымом солдат, их боялся. Попросту потому, что не понимал хода их мыслей, стремительных и непредсказуемых, как удары шпагой у отменного фехтовальщика. Может, и зря боялся, кто знает, однако ж бережёного Бог бережёт. А не бережёного караул стережёт, как однажды в шутку выразилась девица Черкасова, разговаривая с Головиным. У Келина сложилось впечатление, будто она вовсе не шутила.
…Первой мыслью по пробуждении у Кати было: «Вот это мы тут зажгли…» Впрочем, мысль, несмотря ни на какие побочные эффекты, была приятной.
Конечно же, принятые ночью анальгетики тут были не при чём. Они только помогли избавиться от болевых ощущений в начавших заживать ранах и сходить в действительно безумный рейд, не опасаясь риска свалиться где-нибудь по пути. Таблетки подарили им иллюзию вернувшегося здоровья, но не оное. И поздним утром они ощутили это на своей шкуре.
У обоих болело всё, что только могло болеть, да и полученные раны требовали свежей перевязки. А у Кати ещё не прошли последствия кровопотери. Но этим утром и ей, и Алексею было, откровенно говоря, наплевать на все препятствия. Они должны были быть вместе, и всё тут.
Может, сегодня или завтра их убьют, кто знает.
— Алёша, — она ласково прикоснулась к плечу возлюбленного, спавшего, как ни в чём не бывало. — Солнце моё, вставай.
Он проснулся мгновенно: вот что значит военный человек.
— Катенька, — любимый потянулся к ней, явно намереваясь продолжить начатое несколько часов назад.
— Нас полковник ждёт, — с блаженной улыбкой напомнила Катя. — Надо вставать.
— Все подождут, моя хорошая…
Странное новое ощущение — как от его прикосновений отступает саднящая боль в ранах. И она позволила себе ненадолго забыться в объятиях любимого.
Они живы. Они — ещё живы, и доказывали это друг другу, как могли.
Но ровно через полчаса оба как штык были у полковника. Приказ коменданта крепости оставался приказом коменданта крепости. Правда, когда оный комендант измеряет тебя слегка насмешливым взглядом, это неприятно.
— Мне донесли, что государь расположил свой лагерь здесь, — Келин обвёл на карте некоторую область на карте — и Катя сразу узнала это место. Да, военная логика неумолима: Пётр Алексеич обустроил лагерь ровно там же, где и в
— Могу ли я допросить пленного? — поинтересовалась Катя.
— Мы его допросили поутру.
— То в спешке было, Алексей Степанович. Нынче у меня к нему возникло ещё несколько вопросов.
— А с бумагами сими, ради коих мы на вылазку ходили, что делать станем? — неожиданно спросил Меркулов. — Государю так предъявим или сперва поглядим, есть ли особо важные?
— Бумагами после займёмся, капитан, — сказал полковник, окинув его оценивающим взглядом. — Сперва послушаем, что нам граф изволит рассказать.
— Ребята располагаются без особенного комфорта, — сказал Крис. — Блин, прикинь, Док: они не только лагерь укрепляют, окапываются, но и редуты в поле строят.
— Правильно делают, — откликнулся Хаммер. — По здешним меркам — самое оно против наступающей пехоты, чтобы как следует её проредить.
— Вообще это полный трындец — наступать «коробочками», прямо под огнём.
— Зато, когда они дойдут до русских позиций, трындец начнётся уже там. Ты видел шведов в деле, в рукопашной они и нам проблемы создать могут.
— Окей, Док, согласен, драться ребята умеют. Так говорят, и здешние русские тоже кое-что могут показать, — продолжал снайпер. — Но устраиваются всё равно без шика. Хотя, гляди, у них и здесь есть полевые кухни[99]
.