Времена оттепели прошли

Из бумаги делали цепочку, склеивая отдельные кольца, – из украшений ведь ничего не продавалось. Игрушки частично были еще дореволюционные. У меня сохранилось несколько таких игрушек, остальные разбились. На стекло бабушка наклеивала вырезанные снежинки, а между оконных рам всегда клала вату, но самое потрясающее, что на эту вату она выкладывала рябину, заготовленную с ранней осени. В своей семье я всегда праздновал Новый год 25 декабря и тоже иногда клал рябину между рамами.

Наш дом № 54 находился на углу Невского проспекта, напротив Елисеевского и Александринки. Квартира тоже была номер 54. В дом входили не с Невского, а с переулка Пролеткульта, а теперь – с Малой Садовой. До революции эта пятикомнатная квартира вся принадлежала бабушке. А потом нам оставили лишь одну комнату, как и остальным соседям и многим другим петербуржцам. В домах, фасады которых выходили на Невский, квартиры состояли из восьми, десяти или двенадцати комнат, а у нас дом был подешевле, но имелся и парадный, и черный вход.

После катастрофы (революции) все изменилось. Даже бабушкины дочери стали комсомолками, ворошиловскими стрелками. И бабушке, я думаю, было горько на них смотреть и вспоминать, что все они из рода князей Шаховских. Бабушка очень расстраивалась, ведь все ее дети родились до катастрофы. У нее было четверо детей, выжили только трое – моя тетя Наташа, дядя Володя и моя мама, Тамара. Впоследствии я разобрался с родословной бабушки, и выяснилось, что она действительно урожденная княгиня Шаховская.

А фамилия моей мамы Силивоник. Моя дочка, которая работает в Эрмитаже, подняла все амбарные книги «Весь Петербург» и нашла только одну фамилию Силивоник на Васильевском острове. Я смутно помню, что эта странная фамилия была связана с бабушкиным братом, моим двоюродным дедушкой.

Дедушка, кажется, был гусаром, но бабушка, напуганная тридцатыми годами, когда ее с детьми выслали, ничего о нем не говорила. Было несколько чисток, когда выселяли поочередно дворян, священников, бывших офицеров, их просто выметали из города. Потом был 1936 год, страшный 1937-й, 1938-й год. Бабушка тогда жила с детьми не то в Вологде, не то в Костроме. И ей пришлось работать маникюршей при городской бане, потому что у бабушки никакой профессии не было, а рабочие и крестьянки тоже заботились о «красе ногтей». И она продолжала носить фамилию Шаховская.

В документах, которые я нашел в архивах благодаря мэру Анатолию Александровичу Собчаку, было написано, что моя бабушка – Елена Вениаминовна (потом она стала Васильевной) Шаховская. Интересно, что в актах о крещении ее детей крестными родителями были почему-то люди с грузинскими фамилиями: Чавчавадзе, Дзевилиани, еще какие-то.