Шмира[2] в жаруДым Отечества приятен —над Рамаллой вьётся он;Я стою, суров и внятен,охраняю мирный сон.(Если спун какой дремучийв полдень давит храпачка…)Где-то мчатся, вьются тучи,здесь же, блин, — ни облачка.Здесь же, блин, — жара-жарина,здесь жара-жарина, блин…Жарко, Нина, скучно, Нина,на хрена здесь твой камин?Я бреду по Джабель-Харше,словно вошь по лбу слона,словно сионизм на марше…Голова моя темна,голова моя устала,жарко бедной, горячо…А внизу стучит Рамалла«тройкой», «магом», «калачом».И не лень ведь им, дахланам[3],надрываться там, в дыму —если вдули мы «Милану»,значит, вдуем хоть кому!А пока что по вершинея бреду, суров и горд…Чу! В Рамаллу въехал Зинни…Здравствуй, Зинни — Новый Год.Шмира в туманеТяжело шмирить в тумане,ведь не видно ни хрена, невидно просто ни хрена…вы, блатные горожане,поселяне и миряне,телевизоров смотряне,не пойдёте ли вы на?Никуда вы не пойдёте,вы живёте — девок жмёте,вы за пазухой у тёти,вы плюёте грубо натех, кто в поте и заботе,как лягушки на болоте,как «Фантом» в слепом полёте,здесь не видят ни хрена.Так что, если брат Ахмедка,доползя до той отметки,вдруг прицелится и меткопоразит меня в живот,то тогда, на радость детками теням забытых предков,я не стану вредным дедкойи миную бейт авот[4].Вставайте, Граф.По вечерам взъерошенная птицаколотится в восточное окно.Чего ей надо, дуре? Что стучится? —Брось, Эрез, не узнаем всё равно.Да больно уж поганая примета —по чью-то душу стук, по чью-то плешь… —Послушай, Эрез, перестань про это;давай-ка лучше партию в шеш-беш.А может, это парень из Тальмона,застреленный во вторник на парсе[5]? —А может, ты заткнёшься, слышь, ворона,не каркай и помалкивай, как все…И Граф встаёт, ладонью бьёт будильник, —Вставайте, хевре[6], йалла, нам пора…И лезет в джип, как прежде — в холодильник,а там жара, пустынная жара.И мы встаём за Графом — я и Сами,Влезаем в джип и двигаем вперёд…И Эрез… что ж, выходит вместе с нами,не надо бы ему… но он идёт.Перекрёсточек (цомет ха-Доар)