Временекрушение

Нинка покорно ставит обращение этого, который сейчас на троне, Цыкин, все еще злой, разливает шампанское, сыплет проклятиями, люди в студии чокаются…

Бьют часы…

Там, где только что стояли люди, вздрагивает темная пелена, тут же исчезает.

– Ма, а мы пони возьмем?

– Потом, потом…

Мама заталкивает Эллину в самолет, Эллина никогда не летала в самолете, и пони тоже не летали, Эллина их специально так держит, чтобы они все видели, какой самолет большой, и людей сколько, а Пинки Пай как будто спрашивает, а почему надо ремни пристегивать, а Эллина ей ответит, а чтобы с кресла не упасть, когда самолет полетит… как мама Эллине объясняла…

– Ледис энд джентльменс…

…уважаемые пассажиры, приветствуем вас на борту…

Эллина считает пони, в спешке их собирала, мама вечером в квартиру ворвалась, Эллине крикнула – бежим, Эллина еле успела пони в охапку сгрести, маме сказала – без пони не пойду. Вот они все, Пинки Пай, Рарити, Рэйнбоу Дэш, а Флаттершай где, а Флаттершай нет, осталась…

– Мама, а Флаттершай забыли!

– Мы за ней вернемся. Потом.

Мама говорит, и так говорит, что Эллина видит – не вернутся они туда. Никогда. Эллина знает, когда мама врет, как тогда, в магазине, Эллина домик для пони увидела, а мама сначала пластинку свою завела денег-нет-денег-нет, а потом давай врать, а он уже дома стоит, пойдем домой…

Эллина же знает, что так не бывает…

Плачет Эллина, вырывается, мама ее ремнями пристегивает, и тетеньки вокруг суетятся, бегают…

А снаружи что-то творится, люди к самолету рвутся через ограждения, скандируют мы-хо-тим-жить-мы-хо-тим-жить, ну и живите, кто вам не дает… самолет в спешке закрывает люк, разгоняется наравне с другими…

– Гляди, гляди…

– Вон-вон-вон!

Эллина ничего не видит там, куда показывают люди в самолете, только чувствует, как идет с востока что-то… что-то… непонятное что-то.

Закладывает уши.

Земля падает куда-то вниз, вниз.

Эллина смотрит на землю, узнает…

– А вон Биг Бэн! Ма, это Биг Бэн, да?

– Да, да, молодец…

Что-то непонятное остается там, там…

Кто-то осторожно предлагает отпраздновать новый год.

Кому-то обещают затолкать его слова в глотку.

Цинь Хань бежит к стойбищу, взапуски с братом, у брата ноги длинные, брат вреднючий, быстрее бегает…

– Не отставаа-а-а-й!

Какое там не отставай… брат вон уже где… а надо бежать, надо спешить, а то вот, брат напугал, сказал, племя без них откочует. Скажет племя, фу, какой мальчик нехороший Цинь Хан, убежал, вот и оставим его на растерзание этому…

Этому…

Которое за нами спешит.

– Скорее-ей!

А брат уже там, в стойбище, а стойбища-то уже и нет, собрались все. Повозки, кухни полевые, вездеходы, волы, лошади, все снялось, все вперед-вперед покатилось, на запад, на запад, вслед за уходящим солнцем.

Так велено. Надо за солнцем идти. Ме-едленно-ме-едленно солнце по небу плывет, и вот надо за солнцем поспешать, а то заберет то, что за нами идет…

Бежит Цинь Хан. Торопится. А то никак без него племя уйдет, и заберет Цинь Хана то, что идет с ночью… Раз замешкалось племя, видели это, ух, страху натерпелись…

Бежит Цинь Хан, бросается к мамке, кидается на шею, вот он я, живой…

Мамка Цинь Хана хлопает. Больно. Сильно, ишь, куда разбегался, силы беречь надо, как сейчас идти-то будешь?

И слезы градом из глаз, ревет Цинь Хан во весь голос, и брат, окаянный, радуется, кузнечиком дразнится…

Сидит Цинь Хан на краю повозки.

Ревет.

Катится за солнцем стойбище. Старики на повозках сидят, беседуют, вот, говорят, раньше солнце быстрее по небу шло и темное что-то быстрее людей догоняло.

Сейчас не то.

Сейчас можно и стоянку разбить.

Смилостивились боги.

Мамка идет. Сжался Цинь Хан, сейчас опять нахлопает, дескать, мальчики не плачут, и все такое.

Нет, не нахлопала, слезы утирает, волосы ерошит, не реви, мол, и полную охапку лошадок тряпичных Цинь Хану тащит. Во, гляди какие, от прабабки остались.

Радуется Цинь Хан, у-у, это же теперь у него собственное племя будет, и стадо лошадей, они у него по степи кочевать будут, как всамделишные, ты-гы-дым-ты-гы-дым…

– Виноват.

Илу опускает голову. Тут лучше самому признаться, что виноват. Может, помилуют. Если повезет.

– Когда ты снялся со стоянки? – вопрошает наставник.

Илу опускает голову еще ниже. Он видел, так один парень делал, который золотой браслет украл. Только тут не браслет, тут пострашнее дело будет…

– Вечером.

– Вечером, это во сколько?

– В… шесть.

– Не ври!

– Илу смущен. Сам знает, врать нехорошо, а то хуже будет.

– В семь.

– То есть, когда зло уже пришло?

Илу опускает голову еще ниже, вот-вот голова отвалится.

– Да.

– За такое знаешь, чего полагается?

– Илу не знает. Но догадывается. Слушает приговор.

– …варивается… к смертной казни.

Илу думает, что ослышался. Ошибка какая-то. Припугнуть хотят, не иначе, чтобы неповадно было…

А как припугнуть, как с такими иначе, с отступниками, которые со стоянки не вовремя снимаются. Эдак один не вовремя со стоянки снимется, другой не вовремя, и пошло-поехало. Эдак вообще никто странствовать не будет, а правда что, а на кой черт нужно, вообще люди память предков забудут, богов забудут, то, темное забудут, что ночами приходит…

– На костер!