Под крылом Мушли на полированной тысячами ног деревянном полу танцевала пара — парень в забрызганных дождем очках и тоненькая девушка. Она порхала в своих туфельках так легко, словно и не было ни этих пятисантиметровых каблуков, ни этой бессонной ночью. На краю сцены лежала небрежно брошенная весенняя куртка, рядом с ней — включенный в полную громкость телефон, в котором в мгновение ока сумела найтись нужная песня.
Не сводя глаз с танцовщиков, Эдем обошел ряды мокрых скамеек и сел на крайнюю. Танцор вел партнершу неуверенно, боясь ошибиться на шаг и рассеять волшебство. Без сомнения, парень навсегда запомнит этот парк, эту песню и тепло ее рук.
Эдем протянулся на скамейке, несмотря на холодок, пополз по мгновению отсыревшей толстовке. Небо было чистым, как сон младенца.
Что ж, думал Эдем, как бы ни сложилась судьба парня, с какими неудачами ему не придется столкнуться на своем пути, в его жизни все равно был этот танец. А это уже много. В свои сорок Эдем так и не выполнил обещания о похожем танце.
Девушка споткнулась и вскрикнула, но партнер крепко держал ее за талию.
Много лет назад, во второй половине августа, в испарениях бензина, среди автобусных гудков и человеческого потока разводилась пара. Девушка с рыжими волосами прятала лицо на груди худого парня. А он думал, что если прощание затянется еще на пять минут, его сердце не выдержит. Время от времени он проверял свой билет — не из-за страха, что украдут, а пытаясь переключить часть своего внимания на будничные мелочи.
На плечах парня висел рюкзак, в рюкзаке лежал паспорт, в паспорте стояла виза, а за визой мечтала успешная карьера. Девушку звали Инарой, ей было двадцать два, и веснушки на ее лице образовывали созвездие Девы.
Лежа на скамейке, Эдем отчетливо увидел эту сцену на голубом экране неба.
Водитель автобуса погасил папиросу о колпак колеса соседнего автобуса, поднялся в свой, уныло осмотрел салон и бросил отчетливый взгляд на последнего пассажира.
— Дорогая, мне пора, — прошептал Эдем.
— Я вернусь домой и сразу же начну письмо о том, как за тобой скучаю, — Инара подняла голову с его груди и бессильно опустила руки. — Письмо на двести страниц.
— Помнишь вечер после концерта, когда мы пошли в парк, и одинокого музыканта на летней сцене? Ты хотела танцевать, а у меня уже гудели ноги, и я сказал: «В другой раз».
Инара кивнула, как человек, для которого такой вопрос оскорбительный, ведь она помнит каждую минуту, проведенную вместе с ним.
— Я вернусь на каникулах, и мы непременно сходим в парк. Найдем этого или какого-нибудь другого музыканта, и я приглашу тебя на танец. Обещаю.
— Я закажу ему песню о лодке.
Водитель потерял терпение, и дверь с шипением захлопнулась, чуть не придавив ногу Эдему.
Задевая пассажиров рюкзаком, Эдем залез коленями на первое свободное сиденье и, высунувшись в окно, воскликнул:
— Так и будет!
Инара шла рядом с автобусом, выезжавшим из парковки. Услышав обещание, остановилась, словно только и ждала этих слов.
Тогда, прощаясь на год с киевскими улицами — с поспешными прохожими, со столбами в доспехах столетних объявлений, со щедрыми россыпями киосков, с просторными троллейбусами и, конечно, с парками, скверами и лужайками, — Эдем жалел, что ему уже двадцать пять., а он так много не успел сделать и еще больше — сказать.
Через месяц он сходил на почту за толстым конвертом. В нем лежала общая тетрадь в линейку. Каждая страница была списана одним словом — «скучаю». А на последний Инара простым карандашом нарисовала парковый фонарь и пару, кружащую в танце.
Лодка поплыла дальше к своей цели, пара собрала вещи и ушла со сцены. Но Эдем не заметил, что жемчужина выкатилась из Мушли. Лежа на мокрой скамейке, он думал о том, что лучшие годы прошли, а он так и не выполнил своего обещания.
1.2
— Сегодня вы бегали дольше обычного, да-ак, — констатировал Капитан, едва его оранжевый корабль выбрался из брусчатки на асфальт. — Неожиданная активность от человека, в мешки под глазами которого может уместиться урожай яблок из небольшого сада.
— Променял пробежку на воспоминания.
Машина резко затормозила — «форд» подрезали. Но Капитан не ответил ни жестом, ни бранью. Покой, превращавший его в главного флегматика киевских улиц, поражал Эдема, пока однажды таксист сам не объяснил, из какого источника он этот покой черпает. "От нервов один ущерб и риск не дожить до Альцгеймера", — сказал Капитан и перешел к теме погоды. Он считал, что такого объяснения вполне достаточно.
— А у меня нет никаких воспоминаний о Мариинском парке — я в нем отродясь не был, — сказал между прочим Капитан. — Собственно, как и в других парках, так.