Временно исполняющий

«Скоро же ты забыл запах пороховой гари!» — подумал Суров и взглянул на часы. Взглянул и не поверил — от начала сработки прошло всего две минуты двадцать секунд. Сурову стало стыдно. Хотел отойти в тыл, к машине, чтобы оттуда понаблюдать за развитием событий глазами стороннего человека.

Не успел. Послышался топот, загорелся и погас пучок света в следовом фонаре, повторно скользнул, зацепив Сурова краешком, и от тихого «Стой!» по спине пробежал морозец. Вслед за окликом с тыла выплеснулись огни газующей машины. Минуя асфальт, она мчалась по целине напрямик, отсекая возможность спрятаться куда-либо от слепящего света.

«Молодцы! — мысленно похвалил Суров преемника и подвластных ему людей. — Ничего не скажешь — отлично. Пока — отлично!»

Мгновенная реакция казалась фантастической. Люди будто заранее были предупреждены. Не так трудно понять, почему через минуты после сработки системы в угрожаемом пункте появился наряд — по всей вероятности, он находился поблизости. А машина с тревожной группой? Она что, по воздуху летела?

И уже мчалась на Сурова овчарка на длинном поводе, и грамотно, со знанием дела, с трех сторон обступали его солдаты, и с внутренней стороны ограждения пограничный наряд проверял контрольную полосу. Но вот прозвучали дуплетом два разных голоса:

— Погасить свет!

— Ну, гадский бог…

Суров вздрогнул — мистика да и только!

— Кондрат Степанович?!

— Я, Юрий Васильевич, я самый. Мы вот с лейтенантом Колосковым… — Кинулся Кондрат Степанович в темноту да сослепу облапил инструктора розыскной собаки. Сразу сообразил, что ошибся. — Да где вы, Юрий Васильевич?.. Гадский бог, хоть глаз выколи.

— Да здесь я.

Стало и смешно и грустно. И скомкалось, потеряв значимость, запланированное ночное учение.

— Здесь я, Кондрат Степанович. — Суров протянул в темноту руку, не сдержав нахлынувших чувств, нашел и обнял своего бывшего старшину, расцеловался с ним. — Вы-то как здесь оказались, Кондрат Степанович? — не переставал удивляться Суров.

— Зараз, зараз, Юрий Васильевич… как есть, доложу… Ну, гадский бог, ничого не бачу. — Засуетился, пригнувшись к вемле, что-то искал, бормоча, и от волнения хлопал себя по карманам. — Дэ ж воны подилыся, гадский бог?.. — И вдруг воскликнул: — Так вось, на цепке болтаются мои окуляры, а я шукаю! Скрылёз, што зробиш! — дробненько рассмеялся.

И уже не оставлял Сурова до самой заставы, рассказывал о себе, о Ганне, о Лизке, подбросившей им, старикам, трехлетнюю Женьку. Говорил так, будто внучка была ему в тягость, но притворство слышалось в каждом слове, чувствовалось, она ему всех дороже, эта девчушка.

— Я, значится, по старой памяти пришел на заставу, шоб Лизке позвонить… А то ж сама за целый месяц, комар ее забодай, ни гу-гу… Чем она там в столице занимается — неясно. Ну, значится, покудова линия ослобонилась, покудова Минск вызвали и я Лизке хвост накрутил, стемнело, дождь пошел. Пеши меня Колосков не пускает. Погоди, говорит, Кондрат Степанович, вернется машина с левого хланга, подбросим до хаты. Жду. Машины нема. Нема час, нема два. Засела. А тут з Дубков сигнал подали — машина, значится, подозрительная, бо в обход села дует, по бездорожью. Ваша, значится. Ну, я по старой памяти напросился з лейтенантом Колосковым…

Говорил он, не умолкая, словно много лет провел в одиночестве. Суров слушал, и казалось ему, будто возвращается на родную заставу, к семье, после долгой командировки, и Кондрат Степанович Холод по-прежнему ходит в старшинах, и Ганна, его жена, стряпает пирожки для молодых солдат, только прибывших с учебного пункта, и Колосков — все еще старший сержант, инструктор розыскной собаки…

Давно это было. Пять лет назад. Много воды унесла в Вислу Черная Ганьча.

— Сами вы как? Чем занимаетесь, Кондрат Степанович? — Сурову наконец удалось вставить несколько слов. — Здоровье-то как?

— Вкалываю. Бо с безделья душа мельчает, Юрий Васильевич. Человеку без работы нельзя. Как уволился я по зрению, як пайшов у лесничество, так од того часу трудюсь на лесном хронте. Считай, всю вырубку на левом хланге засадили сосной. Славные сосенки поднялись. Глядеть любо-дорого. Глаза подводять. Што да, то да. Катаракта, говорить, удалять надо. И Ганна моя говорить — надо. А я, признаться, боюсь, гадский бог, што хочешь делай, а ножа боюсь.

— А жена как себя чувствует?

— Такая, як була. Только постарела. А внучка — писаная Ганна. Што она, што бабка — обе на одно лицо. Поедем, Ганна дужэ зрадуется. И хаты нашей щэ не видели. Мо зараз прямо до нас, а, Юрий Васильевич? Поехали?

Как ни соблазнительно было приглашение, пришлось от него отказаться.

— Куда в ночь, Кондрат Степанович? Да и занят я. А завтра ждите. Обязательно наведаюсь. Сейчас домой вас подбросим. Жена небось волнуется? — спросил Суров, удивляясь вдруг вырвавшемуся, столь непривычному для него слову «небось».

Подошли к машине. Кондрат Степанович сел на заднее сиденье.