Временно исполняющий

— Первым делом поздравительную Григорию Поликарповичу. Ну, эту сама сочинишь. Поздравляю, желаю и все такое прочее. Обязательно на художественном бланке. От меня и тебя. Вторую Сурову с Тимофеевым отбей. Эту надо обдумать. — Ему хотелось резко одернуть Сурова, не щадя самолюбия, а заодно дать понять Тимофееву, что не оправдал его, командира, надежд, коль смотрит сквозь пальцы на то, что позволяет себе Суров. Сейчас он вдвойне сожалел, что прикован к постели, не то бы… У него хватило силы воли совладать с гневом, — Пиши так, — сказал он жене. — Сурову. Тимофееву. Строителей возвратить на «объект» немедленно. Евстигнеева вселить в новую квартиру, освобождаемую не заселять. До моего возвращения от решения кадровых вопросов воздержаться. Точка. Успела?

— Это так уж необходимо, Паша? Ведь можно вежливей. В отряде получат твою телеграмму, и Евстигнеев раструбит на всю часть: дескать, Павел Андреевич разделал начальника штаба под орех. Молва пойдет.

— И пусть!

— Нет, Пашенька, неправильно поступаешь. — Голос Анфисы Сергеевны звучал мягко. — Как ты смотришь, если…

— Никак не смотрю, — оборвал он ее. — Как написано, так пускай и идет. Разве что… разве что… Да нет, пусть так… На квартиру ему адресуй. Так вернее будет. — И, предупреждая возможные женины возражения, отчеканил: — Вопрос закрыт, Фиса.

Весь день ярко светило солнце, и на душе у Павла Андреевича было радостно от заливавшего палату яркого света, от мягкого тепла, от ощущения скорой выписки из надоевшей ему курортной больницы, а главное — от мысли о немедленном возвращении в отряд, где без хозяина дело явно не ладилось.

В приподнятом настроении была и Анфиса Сергеевна, но ее приподнятость, в отличие от мужниной, объяснялась однозначно — опасность миновала.

— Шла бы отдыхать, Фиса, — жалея жену, в течение дня не раз предлагал Павел Андреевич. — Дело пошло на поправку. Зачем зря томиться?

— Мне и здесь неплохо. Тепло, уютно, солнышко светит. Без дела не сижу. — Она старательно вязала ему теплый пуловер.

С наступлением сумерек погода испортилась — по небу поплыли темные свинцовые тучи, налетел ветер. Сквозь двойные рамы с улицы доносился свист ветра, хлынул дождь. Павел Андреевич недовольно посмотрел на жену.

— Досиделась!

— Чай, не сахарная. А вообще можно и переждать. Спешить некуда.

— Конечно, сиди.

Непогода вызвала у Павла Андреевича неодолимое желание облачиться в солдатский брезентовый плащ, сунуть ноги в болотные сапоги и выйти под дождь, в ненастье, зашагать по дозорной тропе от наряда к наряду, чувствуя, как от быстрой ходьбы и холодных брызг, безжалостно секущих лицо, начинают пламенеть скулы.

Желание не иссякало, хотя Павел Андреевич отдавал себе отчет в том, где находится, понимал, что по возвращении в отряд долгое время придется беречь себя от физических перегрузок, а возникшее сейчас желание останется всего лишь желанием и налитая свинцовой тяжестью голова будет полна мыслей, тревожных и горестных.

Дождь хлестал по оконным стеклам — неистовый, шквальный. И чем больше бесилась непогода, тем сильнее, наперекор здравому смыслу, в Павле Андреевиче росло желание вернуться в отряд, взять бразды правления в свои руки, чтобы никакие Суровы не смели ломать заведенные командиром порядки. «Нет, Суров, я тебе своевольничать не позволю. Сполна ответишь за самоуправство».

— Мать, — позвал он Анфису Сергеевну.

— Что, Паша?

— На той неделе — домой!

— Почему не сейчас, Пашенька? Сей момент вызову такси — и прямо в аэропорт. — Она рассмеялась. Взяла руку мужа в свою. — Отдыхай, родной. Поздно уже. Выздоровеешь — поедем. Думаешь, мне не хочется? Еще как! Сплю и вижу наш дом, сад, наш город…

Жена не умолкала, и он, делая вид, что поглядывает в окно, в темноту, где неистовствовал ветер, боковым зрением ловил на себе Анфисин полный отчаяния взгляд и понимал, как она устала за этот так называемый отдых на фешенебельном курорте. Она, безусловно, угадывала его неизбывную тоску по той жизни, из которой его выключила болезнь, и терзалась с ним заодно, и переживала, и соглашалась, что да, нужно домой, на службу — куда же еще ему, как не в милый сердцу отряд. Но не нужно двоиться, и спешить не следует, убеждала она, всему свое время.

Он не двоился, в нем продолжал жить прежний Карпов, жестковатый, неторопливо спешивший исполнять порученное ему дело, и он никогда не опаздывал с исполнением, привык к основательности во всех вопросах. Лишь с годами поубавилось внешнего спокойствия и чувства несколько обострились, стало резче восприятие окружающего — как при сильном освещении, когда все изъяны выступают наружу.