Временно

Малыш чувствовал бессмертие. Вот так, изолированный от всего, губя и уродуя самого себя всеми возможными в этой среде способами, он не слышал теперь голоса Времи Станиславовны, не ощущал ее присутствия, не видел ее морщинистого лица, не отмахивался от запаха ее гнильных духов. Для этого он и заперся – избавиться от Времи навсегда, как от самой тяжелой зависимости. В день первый Жа с ужасом привыкал к постоянному трепету и тревожности, взывая немо к свету, что просачивался в его покойницкие покои с утра и до самого вечера. Блудил, писал на бумаге, после стал писать на руках и животе искорками возвышенной, да к тому же зловонно-отчаянной отрыжки из самых недр человеческого «я». Писал глупости, думал глупости, не думал вовсе. Иногда он думал было простудиться, но лекарств в его доме с легкостью хватило бы и на роту безголовых. Пил, спал, снова пил, просыпаясь, но больше не засыпал, а так – ждал, пока уляжется блаженство, перегниет, чтобы ему, малышу Жа, начаться заново. Начинался и через час, а может быть, два кончался. Лег в ванной, тонул, но всплыл оттого, что в советской ванной самоубийцы не помещаются. День кончался, и, чтобы этого не чувствовать, малыш Жа наглухо зашторил все окна, залепил темные бархатные, повешенные с потолка ткани скотчем, чтобы не просачивались ни темнота, ни день, вынул все аккумуляторы с настенных и других часов, отключил свет. Поэтому ночь не пришла и следующее утро также не появилось.

День второй, как казалось, записал он в блокнот. Проснулся, а может быть, не спал вовсе, не знал, как определить.

– : —

Ах, какое утро, тишина во дворе, наркоманы в себя поприходили уже и ползком выбираются из нор великого сожаления. Девочки с косичками лыбы давят и в салки играют на мокром асфальте, папы клюют горох и уже мечтают о стакане пива, мамы утюжат. Малыш Жа берет книгу и сигареты, прыгает в электричку до центра и счастливо клюет носом в опиатах гудков позывных. Красный бородач с культяпками вместо ног въезжает в вагон на помосте с колесиками, улыбается в 4 гнилых зуба, от него пахнет водкой и временем. И айда играть на баяне, айда петь песни про любовь, которой не было, про урок, которые уважали, про красную ленточку в волосах, за которую отдал ноги. Грустно, плохо, подло, но так здорово, так живо, как сама смерть пляшет на проходе сонных деятелей ничего, а те ей конфеты раздают и монетками звенят нехотя. Подлецы.

октябрь, 20.

03:05

– Время Станиславовна, это опять вы? Твою мать. Зачем же вы будите меня посреди ночи таким громким звуком моих наручных часов? Они ведь даже не на руке. Я же все часы обезглавил. И что это у вас, новый наряд? Вам идет.

Она улыбалась, ее длинное синее платье издавало запах пряностей и только что политых цветочных горшков на их утреннем ложе. Малыш Жа наслаждался ей впервые, он соскучился по ней за эти дни.

– Я пришла оповестить вас, мой хороший, что вам плохо будет. И совсем скоро. – Тут ее рот искривился, но оттого стал еще прекраснее. – Видите, как я красива? Это единственная красота, которую вы хотите видеть теперь. Но я вас не люблю, как и вы меня. Не создавайте себе кумира, как говорил прекрасный заблудший мужчина в пустыне, коего я водила за собой по пятам 40 лет. Прекрасное… Время было.

– А зачем вы меня предупреждаете? Со дна постучали?

Она зашевелила кистями рук, как будто хотела улететь от малыша Жа, но не могла.

– Мне нельзя отвечать на такие вопросы, премии лишат, – с тоской шептала и все не улетала она. – Там уже шуршат над нашими разговорами белокожие и багряные ангелы, а они еще те кротики. А слепой, как известно, будет поведен хромым. Из нас двоих вы – слепой и хромой. Ведитесь, дорогой мой.

– Вы так прекрасны…

– Нет, вы ненавидите меня.

– Не это ли высшая форма любви?

– Не эта, – вздыхает Время Станиславовна. – Есть и выше. Мне не дотянуться. А вы выше, вы – попробуйте.

– А куда тянуться-то? – потягивался сонный Жа.

– В небо, – гордо блестят ее бесцветные глаза. Часы тикают еще недолго и умолкают. Жа растворяется в цветах, зарастает мхами и муравейниками. Приходит ни день ни ночь, пространство ластится в тело, иждивелое, слабое, забывчивое.

– Любимая, – шепчет малыш Жа, – дай дождя, дай роста, полей меня.

04:12