Временно

Вчера писал мне друг из большого города, говорил, что пьет теперь из пластмассовых стаканчиков бодягу и брют и лицо его становится оттого пластмассовым, эластичным почти и обиженным. А я крепок носом и челюстями, в зеркало смотрюсь и не пью совсем – разучился. Точнее, как: нельзя разучиться делать то, чему был научен с первых жизни минут, только вот пью не воду и не молоко матери или коровки какой, потому и не умею – щурюсь как младшеклассник от кефира ледяного. Другой мой «друг» писал, что спит плохо, а хорошо спать ему удается, лишь когда жены нет дома. Я ответил ему в письме вопросом, давно ли он женат и в который раз. Я не вспомнил, чтобы тот хвастался мне своей семейной жизнью, да и чем тут хвастаться. Поэтому спросил его еще о том, может ли он написать, как спал до нее и как будет спать после. Он не ответил, знаю, промычал что-то в бумагу и написал вместо письма – сон. Я снов не люблю – гладкие они, лучше жизни. А за жену его переживать стал. Пережевал и перестал пережевывать. К отцу своему как-то подошел и говорю: «Хочешь совет дам лучше секрета любого и тайны? Иди обними жену свою, тогда и скажу». А он пошел и обнял. Ну как пошел? Говорил я с фотографией, а обнял мать я словами за него, а еще пригласил ее фотографию на свидание. Вечное до желтизны романтики. Стоят у меня в углу книжного стола, на книгу Пруста опираются и за руки держатся не шевелясь. Желтеют.

Немедленно полюбил их как настоящих, а настоящих их оплакал и откивал. Почувствовал себя пластмассовым и понял, о чем скулил друг из большого города. Город-то большой, а он в нем маленький, и хорошеть ему не для кого ни лицом, ни глоткой. Его бы поменяться местами с женатым «другом», ему же все равно – он крепко спит. А женатый бы отдохнул и выздоровел в брюте. Хорошо было бы.

Только вот ты все равно далеко, и от тебя никаких писем нет, и поменяться мне самому местами не с кем, вот я и кладу свою фотокарточку вниз лицом в конверт и пишу адрес примерный, тот, каким я себе представляю твой жилой адрес, твое не твое имя, также выдуманное. Надеваю синюю пижаму и шапочку шофера, лацканы на себе зашиваю, стало быть, похож теперь на незнакомого никому почтальона. Я везу тебе тощий труп, который еще не извонялся, это мой труп, только еще крепкий и живой. Оживи. И ты, и меня.

май, 30.

23:33

– Алло, алло, вас не слышно!

– Да-да.

– Что да? Вас не слышно?

– Меня?

– Вас?

– Вам?

– Мне.

– Сверчок?

– Так точно-сс. Милый Жа, я вас не слышу?

– Я вас?

– Вы меня – что?

– А вы это к чему?

– Тут вы правы. Я хочу вам передать, точнее, не хочу, но должен, долженствую, так как кто-то что-то всегда да должен кому-то. Я крайне глубоко верую во то, что я всячески способствую вашему рациональному научению разумности и благородства по средствам ваших мучительных и восторженных впечатлений, которые вы привыкли называть либо муками, либо вдохновением. Странно, вы не находите? От крайности в крайность, как весна врывается в зиму, так и вы. А что вы? А это да что!

– Да-да.

– Да. Так вот, уясним детали. Вы неосторожно касались вашей милой и дорогой Ассы в день, когда ваш аленький горшочек с цветком алоэ умер, а вам довелось преобразиться, хоть и потерять много крови и воды. Вы запачкали прекрасные волосы Ассы своей желчью и бессовестностью. Да это еще и к тому же, что вы ее не любили в тот момент, уже как месяцы не любили. Раз.

От вас ушла самая чудесная наша работница Время Станиславовна. Она написала заявление на бессрочный отпуск, потому как вы вновь сказали Ассе, что не любите ее, тем самым убили ее, а вас воскрешали совсем не ради этого. Помните? Не помните. А дырочку в полу вы помните? Пол-потолок помните? Голову вверх! Туда утекли все ее силы и возбуждения, все слезки и все дохлые зубки, когда вы ели сосиски и смотрели в ее спину, она уже была не ваша. А потом вы резко достали платочек, махнули, и звезды стали падать к ножкам ее, крылья попросыпались. Ленин на постаменте – и тот задрыпался, забоялся, что там, что?

Закат помните? Догорел. И вы ее обняли – почему? Ассу, маленькую, бедную, мертвую Ассу. Кто стреляет по своим, кто губит то, что породил сам? Вы не дали ей умереть до конца. Всего пара минут, и вы осознали, что не любить тяжелее, чем любить. Время Станиславовна бросила вас на произвол часов. Асса же все сглотнула, выплюнула, вымыла, выскоблила, маленький Жа, она теперь искусственная. Что будет далее? Два.

Смерть Виссарионовна передавала вам привет и воздушный поцелуй. Не кашляйте. Три.

У вас есть еще…

«тик-так, тик-так»…

Ноль.

– Алло! Алло. Сверчок.

– Гудки.

– Что?

– Кладите трубку. Кладитесь на живот. Молитесь вспомнить, что такое…

– Я вас не слышу. Алло?

– Ту-ту-ту.

Часть 3. июнь, 1. 13:41

Предназначения своего не узнавал, хоть и цыганки предлагали вариантов кучу. А что и как, а почему? А и когда, зачем, почем, с чего бы? Предназначение его – жить. А не.