Временно

У крана, у плиты и где-то рядом, где когда-то пахло блинчиками и сгущенным молоком, соленым кофе, яблоком моченым и травами, что клали в чай, на стуле Жа сидел и слушал, как тихо память мечется в углах. И память может быть его, ведь он не знал, что тут готовили тогда. Все памяти на свете собираются в клубок, отказываются забываться, поют, поют, целуют и кусают, но, чтобы помнили, что хочешь сделают, абы. Лишь бы услышал, увядал, увидел и по запаху определил, кто, где, в какой момент вот тут стоял и масло подливал на сковородку, а здесь рис мыл водой из родника, а рядом, прямо тут, рука такая тонкая, наполовину загорелая, взбивает яйца с сахаром до крема и добавляет массу в воображаемый торт – на самом деле на палец собирает немного пены и сует жене любимой попробовать, пронаблюдать. Она же губки пучит, облизывает палец мужа, сама берет немного крема и делает ему усы, как у святых. Он ведь всегда хотел такие отрастить. Смеются. Пыль летит куда-то вверх, поближе к солнцу, но видит потолок и делает такую мертвую петлю, хотя совсем не мертвую – вокруг ведь столько жизни. Летит, летит и хвастается бескрылым птицам во дворе. Как она может, как ей повезло. Те одомашненные глупые зверята высиживают недетей и лишь угрюмо в нос бубнят, что вот-вот-вот, айда, и мы, мы улетим, да-да, совсем уж скоро, вот только деток досмотрю, пока не выросли, а уж потом мы заживем, как их съедят, всей жизнью, что найдем, всей-всей, вот-вот, почти.

Жа накинул рубашку, такую, фланелевую, красивую, но не свою, еще немного пахнувшую то ли табаком, то ли деревом, то ли топором, что это дерево рубило, и ушел смотреть на воду, и гладить рыб, и нос чесать, щекочущий, прозрачный, точно луч, что подымался вместе со всем солнцем над лесом. Там, у подножия тропинки, что ведет куда-то выше леса, есть пруд, а в нем все – золотое. Там умываются, кажется, только звери дикие и лепестки цветов. Жа наберет воды в бутылку от вина, умоется вместе с ними там же бок о бок, и не станет думать, и слова забудет, тело потеряет и найдет свое – пожизненным, немного мягким, чуть чужим, но свежим и сияющим, счастливым, может быть.

Пока он будет оживать, проснется Асса милая, во сны одетая, и первое, что думать будет, – это то, что может быть, хотя, совсем не любит, нет, не любит Жа.

13:45

С вечера милая Асса припрятала тушенных на углях овощей и кислого холодного белого вина, которое она называла «дурной старухой». Наверное, потому, что на этикетке сияла личико дамы, похожей на то ли дуб, то ли песчаную в извилинах гору. Асса кривилась, после – пила и кривилась еще сильнее, а затем накрывалась одеялом с головой, уходила. Вино с молоком на завтрак, потом они курили что-то вонючее такое, дешевое, модное, а там. За окно взглянут – никого и ничего, а выйдут на крыльцо, так коты соберутся и мурлычут, ластятся, а у окраины деревни дымок валит из трубы. Живут и они. Пусто то, там, тут.

– Идем?

– …

– Всякая лень от сытости.

– Всякая правда – к беде.

– Идем.

Они оделись: Жа быстро, как пионер, и сидел ждал ее, смотрел внимательно, разгадывал. Соски ее торчали вверх, по воздуху плыть хотели, шея напряженно ворочалась, будто в поисках правильной мысли, а ноги, длинные и птичьи, порхали над кроватью, прыгая то в одни носки с кроликами, белые, то в голубые с лимонами, то в перчики черные. Ребенок. Малыш посмотрел на свои ноги. На них были кроссовки, которые он в начале весны еще купил на предпоследнюю зарплату, теперь он заботился о них, чистил щеткой каждый день. Он подумал, что грустно, когда свою обувь любишь больше, чем свою девушку. Взял ручку из кармана – она тут всегда, она тут живет – и написал корявыми буквами на белом кеде «дурак».

– Дурак дураку… – просопела Асса, выгибаясь в сладкой зевоте. Солнце было высоко, их тонкие руки сплелись как-то нехотя, почувствовали жаркий пот и холодность касания, но остались держаться, как за поручни. Она была красивее всех на свете воспоминаний, а малышу так хотелось, чтобы она не стала одним из них. Как все то происходит, что ты не видишь, но внутри все понимаешь, а наружу так боишься вывернуть? Как теплый день, внутри которого уже горит одно простое поле ржи, и так шагает мелко-мелко к окошку дома, где оставил ты свои на все надежды.

– Куда мы, Асса, милая?

– Не называй.

– Куда идем?

– Увидишь. Под ноги смотри.

14:49